Николай Пинчук - В воздухе - ’яки’

— Командир, самолет сильно кренит, еле удерживаю ручку управления двумя руками и коленом левой ноги.

Я приказал уменьшить скорость.

— Усилия на ручку уменьшились, удерживаю самолет в горизонтальном полете уже одной рукой, — доложил Алексей через некоторое время.

Но этого еще мало. Надо проверить, как поведет себя машина с выпущенными шасси. Обшивка сорвана как раз над куполом левой стойки. При выпуске шасси самолет может перевернуть.

— Выпусти "ноги"! Если будет сильно кренить, сразу убери их, — даю команду.

Только Калюжный поставил кран шасси на выпуск, как самолет рывком бросило влево. Он повернул в обратную сторону кран и выровнял самолет. За какие-то секунды истребитель снизился на 500 метров. Я обо всем доложил руководителю полетов, хотя он весь наш разговор по радио хорошо слышал. С земли поступила команда садиться с невыпущенными шасси на поле, левее взлетно-посадочной полосы.

Сесть, как говорят летчики, на "брюхо" не просто. Малейшая неточность и можно угробить и машину, и себя. Калюжный все сделал расчетливо. Его самолет, поднимая тучи пыли, пробороздил фюзеляжем несколько десятков метров и замер у края поля, где его ждали наготове пожарники и врачи. Но, к счастью, ни те ни другие не понадобились. Вслед за товарищем сел и я.

В чем же дело? Почему слетела обшивка с крыла? Зенитки нас не обстреливали, пулевых пробоин в самолете не было. Теперь выяснилось: мой ведомый так увлекся атакой вражеских автомашин, что не заметил, как стрелка указателя скорости перепрыгнула за критическую цифру — 700 километров. Отрицательно сказался и резкий выход из пикирования. Все это чуть было не привело к трагическим последствиям.

Служил у нас летчик Матвей Барахтаев. Этот широкоплечий, двухметрового роста детина еле помещался в кабине истребителя. Ребята шутили:

— Ты, Матвей, напиши Яковлеву, пусть он для тебя специально самолет сконструирует с более просторной кабиной. И как ты там помещаешься? Жалко смотреть на тебя…

— А я сижу калачиком. И это ничуть не мешает вести наблюдение и пилотировать машину, — отшучивался Барахтаев.

В одном из боев он создал такую перегрузку своему самолету, что деформировались плоскости. Все удивлялись, неужели Барахтаев не чувствовал. Ведь глаза могли на лоб вылезти и голова треснуть от прилива крови.

— Да вроде ничего такого не было, — спокойно отвечал на вопросы наш

богатырь.

Случаи с Калюжным и Барахтаевым стали достоянием всех. Инженеры и техники провели занятия с летным составом, начертили графики предельно допустимых скоростей полета и перегрузок. На Як-3 строго-настрого запрещалось переходить рубеж скорости за 700 километров.

Калюжному острословы долго не давали покоя. При каждом удобном случае его донимали:

— Расскажи, как ты летел на честном слове и на одном крыле.

Он отмахивался и уходил.

Часто на свободную "охоту" вылетали Агуреев и Агалаков, Захаров и Лукьянченко, Корниенко и Васильев, Баландин и Машкин. Мы любили такие полеты. Здесь ты сам себе хозяин. Маршрут выбирай по своему усмотрению, делай любой маневр, только бы результаты были. И после каждого вылета увеличивался наш счет уничтоженных машин, тягачей, железнодорожных составов и другой вражеской техники.

5 октября 1944 года после мощной артиллерийской и авиационной подготовки войска 1-го Прибалтийского фронта начали наступление на клайпедском направлении, а на следующий день в дело вступил 3-й Белорусский фронт, перешедший в наступление на Тильзит. Наш полк базировался на аэродроме Буды, севернее Каунаса. В его задачу входило прикрытие с воздуха наступающих войск.

9 октября восьмерка истребителей во главе с майором Запаскиным вылетела в район Тильзит, Таураге для перехвата самолетов врага. Была неважная видимость, обстановку усложняли многочисленные пожары на земле и высоко поднимавшиеся от них етолбы дыма. С командного пункта передали: "Будьте внимательны, в воздухе истребители противника!"

На высоте 2500 метров встретили 12 "фокке-вульфов", летевших прямо на нас. Запаскин приказал: "Атакуем первой четверкой, второй четверке обеспечить атаку!"

Сделав боевой разворот, наш командир оказался сзади и выше немцев. Те решили разделиться на две группы. Началась огневая метелица. Один "фоккер" от метких очередей Запаскина и Абрамишвили запылал. В азарте боя я и мой ведомый просмотрели, как пара фашистских самолетов открыла огонь. Нас спасло то, что мы находились в развороте. Очередь трассирующих снарядов промелькнула в нескольких метрах от моего Яка. Используя скоростные и маневренные данные наших машин, мы с Калюжным устремились ввысь и увернулись от удара, а затем резко перешли в пикирование и догнали гитлеровцев. Алексей Калюжный с короткой дистанции сбил фашистский самолет. Сделав небольшой доворот вправо и добавив обороты мотору, я приблизился к следующей вражеской машине и длинной очередью из всех стволов покончил с ней. Четвертый "фоккер" поджег Александр Захаров.

Остальные гитлеровские летчики спикировали на малую высоту и покинули поле боя. Стрелка бензиномера напомнила о возвращении на базу. В это время в воздухе появилась новая группа Яков. Товарищи пришли к нам на помощь и смену. А мы отправились на свой аэродром.

Теперь все окончательно убедились в полном превосходстве истребителя Як-3 над хвалеными "мессерами", "фоккерами" и другими фашистскими самолетами.

Над вражьим логовом

Подошла еще одна осень со слякотью, пронизывающими ветрами и низкими свинцовыми облаками. Аэродром Стрельчишки в Литве, куда перебазировался полк, встретил нас такой неласковой погодой. Заметно сказывалась близость Балтики. Отсюда до границы с Восточной Пруссией было два десятка километров. Для пехоты это, может быть, и многовато, а для нас — 2 минуты лету. Следовательно, думал каждый, теперь будем летать уже над вражьим логовом.

С высоты полета мы с большим интересом и любопытством всматривались в чужую землю, к границам которой упорно шли 3 года. Все здесь было непохоже на наше, белорусское: островерхие кирхи, аккуратные домики с красными черепичными крышами, разбросанные повсюду хуторки с кирпичными постройками, ухоженными садами, водоемами. До горизонта пестрели разноцветные лоскуты полей, тянулись леса, узкие булыжные дороги, обсаженные раскидистыми ветлами. Во всем был виден немецкий хозяйский расчет, придирчивый порядок. Французские летчики говорили, что местный ландшафт с его хуторами и фермами чем-то напоминает им родную Нормандию. Я там не был, не знаю, как во Франции. Но отличие от моих родных мест бросалось в глаза.