Сергей Хмельницкий - Пржевальский

Путешественники знали, что колодец Сангин-далай находится у подножья горы. Справа показалась небольшая горная цепь. Может быть, одна из этих гор — Сангиндалайская? В другой стороне, прямо на севере, тоже виднелась какая-то гора. Куда же вести караван? Для путешественников это было вопросом жизни и смерти.

Николай Михайлович решил идти к северной горе, но без большой уверенности. «В томительном сомнении завьючили мы своих верблюдов и двинулись в путь».

Пройдя километров десять, путешественники увидели, наконец, примету, указывавшую на близость колодца, — кучу камней, сложенных на вершине горы. Измученные долгой жаждой, путники ускорили ход и через несколько часов подошли к колодцу…

Вскоре, на одном из переходов по Южному Ала-шаню, путешественники встретились с монгольскими богомольцами. Впервые за одиннадцать лет с начала дунганского восстания богомольцы направлялись из Урги в Лхаcсу. Даже и теперь, после занятия средней части Ганьсу китайскими войсками, путь считался опасным, и монголы шли большим караваном в тысячу палаток. Увидев посреди пустыми маленькую кучку загорелых людей в оборванной одежде, монголы приняли их сначала за своих одноплеменников. Ехавшие впереди богомольцы воскликнули: «Посмотрите, куда забрались наши молодцы!» Разговорившись с путешественниками, монголы долго не хотели верить, что русские «молодцы» вчетвером пробрались в Тибет.

В это время «молодцы», полуголодные, грязные, одетые в лохмотья, обутые в невиданные «мозаичные» сапоги из кусков шкур, кожи, остатков голенищ, по отзыву самого Пржевальского, «всего более походили на нищих». Когда они пришли в город Дынюаньин, жители, глядя на них, говорили: «Как они сделались похожи на наших людей! Совсем как монголы».

В Дынюаньине Николай Михайлович получил деньги — тысячу лан, заботливо присланных сюда из Пекина генералом Влангали. Вместе с деньгами путешественники получили письма из России и три последних номера газеты «Голос» за 1872 год. «Трудно передать, каким праздником был для нас этот день. С лихорадочной жадностью читали мы письма и газеты, где все для нас было новостью, хотя бы события, со дня которых минуло уже более года. Европа, родина, былая жизнь — все живо воскресло перед нами».

Казалось бы, что в безводных Алашанских горах путешественникам меньше всего грозила опасность от воды. «Но видно судьба хотела, чтобы мы в конец испытали все невзгоды, которые могут в здешних странах грянуть над головой путника», — пишет Пржевальский.

Внезапно хлынул ливень, какого Николай Михайлович не наблюдал ни разу в жизни.

Со страшной быстротой поток воды понесся вниз с крутых склонов гор, стремительно увлекая громадные каменные глыбы, выворачивая с корнем деревья, ломая и перетирая их в щепы. Поток наполнил дно ущелья, где была расположена стоянка экспедиции, устремился к палатке.

Это произошло мгновенно, прежде, чем путешественники могли хотя бы даже схватить первые попавшиеся вещи и броситься бежать. Еще минута, и палатку унесло бы вместе со всем, что в ней находилось.

«Выручило счастье», — говорит Пржевальский. Груда камней, которую мощный поток нагромоздил перед палаткой наподобие плотины, удержала дальнейший напор вод, и все имущество экспедиции, все ее коллекции, карты, дневники были спасены!

«ПУТЬ СРЕДИНОЮ ГОБИ»

«По предположенному заранее плану», как пишет Пржевальский, его караван должен был идти из Дынюаньина «прямо на Ургу, срединою Гоби». Этот путь, не пройденный до Пржевальского ни одним европейцем, представлял большой научный интерес.

В Дынюаньине Пржевальский запасся всем необходимым, нанял проводника-монгола, променял с приплатой истощенных верблюдов на свежих и купил новых. Утром 14 июля караван двинулся в путь.

Опять длинный ряд изнурительных дней. Опять кругом на тысячи километров — пустыня, такая же дикая и бесплодная, как тибетская. Только вместо леденящего холода — зной, доходящий днем до 45°C в тени. А для того, чтобы производить съемку, путешественникам приходилось делать переходы как раз в дневное время.

Сверху обжигало солнце, а снизу веяло жаром от почвы, накалявшейся до 63°C. Палатка не спасала от жары — духота внутри стояла еще большая, чем на открытом воздухе. Напрасно путешественники обливали палатку и землю вокруг нее водой — через полчаса все было сухо попрежнему, и опять некуда было деться от невыносимого зноя. Росы не падало вовсе, а если изредка и собирались дождевые тучи, то дождь не долетал до земли: встречая нижний раскаленный слой воздуха, он снова превращался в пар. Даже ночью термометр не показывал ниже 23,5°C.

На карте путешествия Пржевальского, приложенной к его книге, путь экспедиции от Дынюаньина до Урги обозначен линией в шесть сантиметров длиною. Но для того чтобы проложить эту линию на карте, путешественникам пришлось совершить сорок четыре перехода по страшной дневной жаре пустыни!

Особенно мучительным был переход 19 июля.

Рано утром караван выступил в путь. От берегов соленого озера Джаратай-дабасу путешественники двигались к хребту Хан-ула. Вскоре они нашли колодец, напоили своих животных и, наполнив бочонки свежей водой, двинулись дальше.

По словам проводника, до следующего колодца было недалеко. Но вот пройдены восемь, девять, десять километров, а колодца все нет.

Время подвигалось к полудню, жара становилась невыносимой. Знойный ветер обдавал путешественников песком и соленой пылью. По раскаленной почве мучительно было идти не только людям, но и животным. Путешественники несколько раз останавливались, смачивали головы себе и собакам. Наконец воды осталось меньше полуведра, и ее приходилось беречь на самый крайний случай.

Пейзаж Средней Гоби. Рис. Роборовского.

— Далеко ли еще до колодца? — много раз спрашивали путешественники у своего проводника и каждый раз получали ответ, что уже близко, вон за тем холмом. Так караван прошел еще километров десять. Воды все не было, люди брели уже из последних сил.

Тогда Пржевальский решил послать вперед к колодцу Пыльцова и проводника. Вместе с ними отправили Фауста. Пес уже не мог бежать, то и дело ложился и начинал выть Николай Михайлович велел проводнику взять Фауста к себе на верблюда.

Монгол не переставал уверять Пыльцова, что до воды близко. Когда они отъехали километра два от каравана, монгол с вершины холма указал место, где должен был находиться колодец. Пыльцов прикинул на глаз расстояние — добрых пять километров! Да и есть ли еще там колодец? Не уверенный в том, что проводник не обманывает и на этот раз, Пыльцов решил остаться ждать Пржевальского. Фауста он положил под куст зака, на подстилку из седельного войлока.