Григорий Волчек - Виктор Курнатовский

— Ваше благородие, вы бы сразу выругались, я бы понял, что это сам господин пристав. За чем пожаловали, милостивец? Может быть, на звезды посмотреть? Плохо сейчас видны звезды.

— Хватит болтать! — оборвал его пристав. — Показывай, где живет счетчик-наблюдатель Джугашвили? Где его комната?

Сторож с готовностью распахнул дверь в небольшую комнату… она была пуста.

— Зря беспокоились, ваше благородие, ночь не спали… Молодой человек еще вчера ушел с узелком. Убил кого? Или фальшивые деньги делал?

Пристав накинулся на сторожа:

— Тебя бы, каналья, надо убить, ты видел, как он уходил с узелком? Почему не сообщил полиции? Почему, спрашиваю?

Старик продолжал прикидываться дурачком:

— Откуда мне знать? Может быть, в Гори к родным поехал. Может быть, в баню ушел. Разве это мое дело — бегать в полицию? А сторожить кто будет?

Пристав махнул рукой. Полицейские вели обыск.

— Там очень много книг, ваше благородие, — сообщил один из них. — Дежурный говорит, что все научные книги, по астрономии, просит не трогать.

— Да, — подтвердил дежурный наблюдатель, обращаясь к приставу, — ваши люди, увидев таблицы со знаками зодиака, стали утверждать, что это шифр революционеров. И ради таких «открытий» разорять научную библиотеку?..

Пристав подумал, остановил обыск, созвал полицейских и вместе с ними покинул обсерваторию.

На другой день в Тифлис приехал Александр Сидорович Шаповалов, отбывший срок ссылки. Узнав об аресте друга, он отправился в жандармское управление просить, как родственник, свидания с Курнатовским. Получив отказ, Шаповалов затеял спор. Но жандармы с ним не церемонились: избили и выставили за дверь.

Для Курнатовского потянулись томительные дни пребывания в тифлисской бастилии, как называли Метехский замок грузинские революционеры. Два с половиной года провел он в этой тюрьме. Курнатовский и Ладо Кецховели организовали несколько коллективных протестов против царившего в тюрьме невыносимого режима. Виктора Константиновича не пугал даже знаменитый Метехский карцер, в который его сажали за нарушение тюремных порядков. В этом страшном карцере нельзя было встать во весь рост, не хватало воздуха. Он имел двойные стены, чтобы отсюда до камер, где сидели заключенные, не доносились стоны истязуемых — из карцера выносили без сознания.

Непримиримость Курнатовского и Кецховели чрезвычайно тревожила тюремную администрацию, и поэтому отправку партии заключенных, в которую входил Курнатовский, решили провести тайно, без свидания с родственниками и друзьями. Узнав об этом, Курнатовский и Ладо Кецховели организовали последний протест. Узники забаррикадировали двери в камеры койками, скамьями, табуретками. Перевязали все это жгутами из простынь. Тюремщики сдались. Они разрешили свидания с родными и друзьями. Но в ссылку приговоренных отправили не через Тифлис, где на вокзале собрались тысячи рабочих с красными знаменами, а через станцию Навтлуг, находившуюся неподалеку от города. Трогательно простился Курнатовский с Ладо Кецховели, оставшимся в тюрьме. Этим людям, непримиримым борцам за дело рабочего класса, не пришлось уже больше встретиться.

Как ни тяжело было в Метехском замке, Курнатовский и его товарищи провели годы заключения не зря: много читали, вели горячие споры с противниками «Искры» и Ленина. А после II съезда партии — со сторонниками меньшевизма. В новую ссылку в далекий Якутск, куда их отправили по этапу в кандалах, как уголовных преступников, Виктор Константинович ехал убежденным, прошедшим тяжелую школу революционной борьбы большевиком.

РОМАНОВКА

Приближалась революционная буря. Вся Россия кипела. Рабочие открыто выступали на массовых митингах, несли на демонстрациях красные знамена, на которых было написано: «Долой самодержавие!», «Да здравствует демократическая республика!» Следом за Обуховской обороной произошли бурные события в Екатеринославе, Одессе, Баку, Николаеве, Киеве. Массы пробуждались, ширилась борьба за свободу. Профессиональные революционеры могли теперь с гордо поднятой головой говорить, что в итоге неслыханных муки жертв, понесенных ими в борьбе с царизмом, факел, зажженный еще Радищевым и героями 14 декабря 1825 года, пронесенный через годы безвременья, через ряды виселиц и казематов каторжных тюрем, зажег яркое пламя революционного сознания, осветившего всю Россию.

Партия ссыльных, в которую входил Курнатовский и его товарищи, к моменту прибытия в центральную пересыльную тюрьму — знаменитый Александровский централ — значительно выросла: царизм в страхе перед революцией судил и отправлял в ссылку сотни, тысячи людей. По мере того как арестантские вагоны, в которых ехали Курнатовский и его товарищи, подвигались на восток, к ним присоединяли все новые и новые вагоны, в которых везли рабочих, осужденных за участие в массовых политических стачках и демонстрациях. Были здесь и крестьяне, и интеллигенты, и студенты. Попадались порою солдаты и офицеры, отказавшиеся стрелять в демонстрантов.

В руках у некоторых уже побывала ленинская брошюра «Что делать?». Ее читали, передавали друг другу. Вокруг этой работы Ленина завязывались горячие дискуссии. Однажды, когда кто-то из «экономистов», угодивших в ссылку, в споре неуважительно отозвался о Владимире Ильиче, назвав его главой раскольников, товарищ Курнатовского по Тифлису Сильвестр Джибладзе, обладавший бурным кавказским темпераментом, чуть не избил его.

— Это ложь! — закричал Джибладзе. — Ульянов всегда идет прямым путем. Употребляйте и в спорах и в борьбе честные приемы.

Виктор Константинович подошел к спорившим.

— Успокойся, Сильвестр! — Он положил руку на плечо Джибладзе. — Помни библейское изречение о свиньях и бисере. К тому же сюда идет полицейский…

В пересыльной тюрьме прибывших разместили в нескольких больших камерах. И сразу же заключенные повели борьбу за свои права. Каждая попытка тюремщиков уменьшить срок прогулки, запретить переписку вызывала бурные протесты: объявляли голодовку, стучали в стены и двери камер. Надзиратели, стражники, да и сам начальник тюрьмы, видя, что народ это все боевой, за свои права постоять умеет, для собственного спокойствия махнул на все рукой. Политические стали пользоваться такими поблажками, каких история Александровского централа не знала за все время его существования. Двери камер были открыты круглые сутки, заключенные виделись друг с другом, прогулки заканчивались лишь с наступлением темноты. Политические сами хозяйничали в тюремной кухне и столовой. Бумага и чернила выдавались им по первому требованию.