Феликс Медведев - Мои Великие старики

Этот роман из «дворцовой жизни» пользуется у читателей большим интересом, думаю, в основном потому, что автор, хотел он этого или не хотел, показал исторические эпизоды через замочную скважину.

Меня удивляет необъективное отношение академиков живописи и руководителей Союза художников к личности народного художника СССР профессора Ильи Глазунова. Он есть, и никуда от этого не уйдешь. Признание народа он получил. Глазунов искренне хочет возродить русский портрет, русскую школу живописи. Учеников его мастерской в институте имени Сурикова отличают интересные работы. К сожалению, в нашей творческой среде все еще очень могущественна зависть, даже когда речь идет о неоспоримом таланте, много лет привлекающем колоссальные аудитории на родине и за ее рубежами.

…Владимир Высоцкий в искусстве – уникальная творческая личность, хотя я не считаю его великим поэтом. Это такой же народный талант, как Шукшин, которого я очень люблю. Когда Высоцкий умер, меня удивило, что нет некролога. Я даже пытался помочь напечатать его. Звонил, просил. Мне говорили: «Да, да, разберемся, посмотрим». Но ничего не сделали. И пришлось утешаться тем, что его похороны, по существу, превзошли все мыслимые некрологи. И когда сын мой Никита выступил на панихиде в Театре на Таганке, я сказал ему: «Ты – молодец!» И когда Михаил Ульянов тоже выступил на той же панихиде, я и ему сказал: «Хороший пример честного, объективного отношения к ушедшему из жизни товарищу по искусству». Но, конечно, если начнут выпускать майки с портретом Высоцкого и носить их, то это уже будет оскорблением имени художника, памяти художника. Если на его могиле будут оставлять всякого рода сувениры – это уже фетишизм. Высоцкий не достоин такого обывательского отношения…

Я же, вероятно, должен отнести себя к писателям, которые уже почти все, что могли сказать, сказали. Из нашей беседы, я думаю, видно, что мне в жизни везло: меня миновала трагическая участь тысяч и тысяч соотечественников. Я не попадал в плен, не был убит на войне, как десятки военных корреспондентов. Даже не был ранен. Я рано нашел себя как детский писатель и сатирик. Мне повезло на друзей, на умных, талантливых, доброжелательных наставников. Я дорожил и дорожу любовью моих читателей, а это – люди всех возрастов… Что еще сказать?..

– Приближается тысячелетие крещения Руси. Скажите, родители вас крестили? Что вы вообще думаете о религии?

– Скажу так. Я крещеный. Религия – это мировоззрение. Каждый человек волен верить в то, что он исповедует. Лично я исповедую веру в силу добра и разума.

Да, приближается тысячелетие крещения Руси. Это большой праздник, который несет в себе не только православное религиозное начало, это праздник общегосударственный, и отметить его надо как великое событие в истории Отечества, в истории христианства.

– Вы считаете, что мы достигли пределов в желании познать непознанное (возвращенные Набоков, Гумилев, вновь признанная на Родине Одоевцева, через два десятилетия опубликованный роман Рыбакова, правда о Вышинском, Берии…), наверстать упущенное другими поколениями?

– У меня был приятель, племянник Станиславского. Он жил в Швейцарии в местечке Монтре. Там жил и писатель Владимир Набоков. Однажды, будучи в гостях у моего приятеля, я ему сказал: «Джерри, познакомь меня с Набоковым». «Не советую тебе с ним знакомиться, – сказал Джерри. – Не надо рисковать». «Почему?» – «Вас, советских, не любят. Я не хочу ставить тебя в неловкое положение. Набоков может тебя не принять». И я действительно не решился просить его больше об организации встречи с Набоковым.

Знал бы Набоков, что о нем через несколько лет будут писать статьи и публиковать в советских журналах его стихи и прозу. Знал бы… Кстати говоря, Беллу Ахмадулину он принял и довольно нежно говорил о России. Времена и люди меняются.

Ирина Одоевцева? Это хорошая русская поэтесса, долгое время жила во Франции. Недавно вернулась на родину. Буквально на днях мы приняли ее в члены Союза писателей СССР. Дай ей бог здоровья и новых стихов!

Вообще я должен сказать, что за рубежом видел много русских людей, которые с огромным благоговением говорили о Советской России, о советской культуре. Могу, в частности, назвать имя Эдуарда Фальц-Фейна, у которого я бывал, человека, не жалеющего средств для того, чтобы хоть что-то делать для России. Сожалею, что нескладно вышло с Сержем Лифарем, который хотел преподнести нам ценные реликвии, но мы не сумели проявить должного такта и внимания к нему.

…Николая Гумилева надо было давно вернуть отечественной культуре. В конце 70-х годов я попытался помочь этому. Дважды ходил в ЦК КПСС к Суслову с обстоятельным, как мне кажется, весьма аргументированным письмом, в котором говорилось о значении Гумилева для русской поэзии. Суслов пообещал: «Мы подумаем». Однако положительного решения не последовало.

Надо постоянно держать руку на пульсе. «Дети Арбата» напечатали – это правильно. «Ночевала тучка золотая» Приставкина напечатали – тоже правильно. «Мужики и бабы» Можаева – тоже справедливо напечатали… Но мне не нравится, что, когда начинаются дискуссии, в них принимают участие люди, за спиной которых ничего нет, которые в своем творчестве ничего не доказали и только ораторствовали с трибун. То, что мы пишем о Сталине, о Лысенко, о Берии, о Вышинском, – все это нужно, необходимо, об этих фигурах давно надо было открыто писать и говорить – уже во времена Хрущева. Большой разговор о времени культа личности тогда уже начинался. Но только сейчас открыты шлюзы. Повторяю, шлюзы открыты, а не кингстоны. Эти шлюзы оздоровляют общество, духовную атмосферу. Кингстоны же мы не собираемся открывать. Хотя некоторые противники перестройки, злопыхатели, быть может, и хотели бы этого.

Март 1988

Глава 8. Сын Есенина приезжает из Америки на могилу отца

«…жить больше дни не стоит все равно…»

Когда Надежда и Осип Мандельштам приезжали в Ленинград, они останавливались в доме Надежды Вольпин. Однажды маленького сына хозяйки спросили, показывая на Осипа Эмильевича: «Кто этот дядя?» Ребенок без запинки ответил: «Это дядя О». Мандельштам был удивлен столь образному мышлению мальчика.

…Квартира в писательских домах на Аэропортовской. Я примчался сюда после всполошного звонка: «Ты что, не знаешь? В Москву прилетел Есенин-Вольпин! Да-да, тот самый, гениальный математик и поэт, которого не выпускали при Андропове из психушек…»

– Итак, вы – сын Сергея Есенина.

– В моем метрическом свидетельстве записано: «Гражданин Вольпин Александр Сергеевич, родился 12 мая 1924 года. Отец – Есенин Сергей Александрович, мать – Вольпин Надежда Давыдовна». Под фамилией Вольпин я жил до отъезда из Советского Союза и никогда ни к каким властям с просьбой об изменении фамилии не обращался. Хотя получалось так, что многие называли меня Есениным. Но если я Вольпин, а меня кличут Есениным, то объяснять каждому, что Есенин – это мой отец, неудобно. Менять материнскую фамилию на отцовскую я не хотел, потому что вырос с фамилией Вольпин. На двойную фамилию требовалось разрешение Министерства внутренних дел, но обращаться в такую инстанцию не было никакого желания. Так я и остался с данной мне мамой фамилией, хотя когда-то мой учитель Павел Сергеевич Александров посоветовал подписывать научные статьи двойным именем. Возник как бы псевдоним. Так я и живу, уже теперь официально имея двойную фамилию.