Алексей Шишов - Генерал Дроздовский. Легендарный поход от Ясс до Кубани и Дона

— Позвольте возразить вам, Дмитрий Григорьевич…

— Возражайте, полковник. Я готов вас выслушать. Но только не пространную речь агитатора Временного правительства или Петроградского совета.

— Есть же части, которые верны приказу и присяге?

— Есть, но их страшно мало. Они наш фронт в случае наступления австрийцев и германцев здесь не удержат. А боеспособность румынских войск вам известна.

— А как же тогда другие фронты, Дмитрий Григорьевич?

— Увы, там дела с дисциплиной и воинским порядком обстоят еще хуже. Лучше всего дела на Кавказском фронте. Там Николай Николаевич Юденич порядок держал в своих руках крепко, пока его этот адвокат социалистического толка Керенский с фронта не отозвал.

— Там дела, на мой взгляд, лучше, потому что там казачьих фронтовых войск больше.

— Согласен с вами, Михаил Гордеевич. Штабной кавказский Карс с Тифлисом к тому же более далеки от красного Петрограда.

— Вас не беспокоит этот Чрезвычайный фронт армий Румынского фронта, что прошел в Романе?

— По правде говоря, сегодня он нам не опасен.

— Почему, Дмитрий Григорьевич? Это же совет.

— Да, совет, но какой по составу. В Романе совещалось сто восемьдесят делегатов. Из них сто восемь — эсеры всех толков: левые и правые, максималисты и интернационалисты. Социал-демократов всего шестьдесят пять человек: сорок меньшевиков и всего двадцать пять большевиков. Это на сегодня.

— А завтра?

— А завтра большевиков в так называемом военно-революционном совете Румынского фронта будет больше. Как и националистов из Киевской Украинской рады господ Грушевского и Винниченко. Вот тогда наш фронт действительно начнет неминуемо гибнуть.

— Но если фронт разваливается так неминуемо, то, значит, Россию с ее армией ждет военное поражение.

— Вполне реально, полковник. Ведь вам же не зря в Николаевской академии читали лекции по стратегии. Но фронт можно сдержать, Михаил Гордеевич. Знаете чем?

— Знаю, Дмитрий Григорьевич. Сегодня добровольчеством, завтра тем, что одумавшийся русский солдат вернется в опостылевшие ему окопы под полковое знамя.

— И я в это верю, Михаил Гордеевич. Мне передавали ваши мысли о создании добровольческих отрядов. Я их сегодня, заметьте — не вчера, разделяю полностью.

— Добровольчество обязательно спасет русскую армию от развала, а Россию — от позора.

— Как вы мыслите добровольческие части?

— Я считаю, что их основой должны стать фронтовые офицеры, которые или сами покинули свои части ввиду их разложения, или были изгнаны комитетчиками из полков и батарей.

— Согласен. Ясская комендатура сообщает мне, что таких офицеров в городе на учет поставлено уже не одна сотня.

— Но одного офицерского элемента, Михаил Гордеевич, мало. Очень недостаточно для наведения порядка на фронте.

— Но это не офицеры тыла, а фронтовые бойцы. Кадры нашей армии.

— Смею заметить, что кадровое офицерство Российской Императорской армии войной, к сожалению, было выбито в полках еще к концу шестнадцатого года, полковник.

— Но офицеры, прошедшие школы прапорщиков, не все подверглись разложению, смею заметить.

— Такое относится только к молодому офицерству, Михаил Гордеевич. Они в большинстве видят себя в войне патриотами России, горят отличиться в боях. А другая их часть сегодня заседает в комитетах.

— Мне это знакомо, Дмитрий Григорьевич. Я готов собрать под добровольческие знамена боевое фронтовое офицерство.

— Тогда перейдем к делу. Я решил создать на фронте несколько добровольческих отрядов из офицерской молодежи. Туда войдут добровольцами сознательные нижние чины, юнкера А потом все эти отряды свести в полноценный добровольческий корпус, с кавалерией и артиллерией.

— Надо записывать в добровольцы всех, кто пожелает, кто умеет держать в руках винтовку. Привлечь казаков.

— С казаками вопрос, к сожалению, открыт. Полки донского казачества сегодня в своем большинстве к событиям нейтральны. Хотя дисциплина и порядок у казаков, как и прежде, высоки.

— Дай бог, Дмитрий Григорьевич. Казачество скоро поймет, что от происходящих событий им в стороне не устоять. Тогда и Дон свою силу покажет.

— Это будет не сегодня, Михаил Гордеевич. А пока нам с вами фронт удержать надо, чтобы он в бездну прокламаций не провалился.

— Тогда позвольте, господин генерал, приступить к делу?

— Начинайте, господин полковник. Завтра утром прошу представить мне ваш конкретный план создания добровольческого отряда здесь, в Яссах.

— Будет исполнено…

То, что в эту памятную для себя ночь Дроздовский не сомкнул глаз, говорить не приходится. Слишком много было им видено и пережито в осенние дни 1917 года, когда на его глазах рушилось все то, что было для него святым с детства.

Он вспоминал то, как полки отказывались выполнять приказы о переходе в наступление. Видел командиров, у которых опускались руки. Не мог пройти мимо картин вопиющей для идущей войны анархии в тылах и на железных дорогах. Ему слышался голос полкового священника его 60-го пехотного Замостского полка, которого уже почти никто не слушал. Вспоминал лица солдат, которые спешили на нейтральную полосу брататься с врагом, которых он возвращал обратно в окопы пулеметными очередями выше голов. Читал в донесениях из штаба армии о солдатских самосудах над требовательными командирами, которые помнили о своем долге.

Все это были жуткие для офицера-фронтовика картины, ставшие обыденными во многих полках. Ситуация была лучше только там, где сохранялись еще в немалом числе солдаты-старослужащие, где существовала спайка и единение среди офицеров. Там отобрать у них личное оружие было для солдатских комитетов, скажем прямо, делом не простым.

Полковник Дроздовский, который уже дважды мог быть кавалером Святого Георгия, перед тем как изложить план создания добровольческого отряда на бумагу, спросил самого себя:

— Что есть воинский долг, мой долг русского офицера перед Отечеством?

И сам же без раздумий ответил себе:

— Служение России и династии престолонаследников Романовых. Россия была и должна остаться великой империей Европы и Азии…

На следующий день во фронтовом штабе у Щербачева состоялась новая встреча, которая больше напоминала деловой разговор двух единомышленников, теперь уже всецело доверявших друг другу в общем деле. Оно тогда еще не носило название Белого дела, поскольку пока больше всего разговоров велось о «красном Петрограде».

Оба собеседника являлись с училищной скамьи монархистами по убеждению. И относились к числу тех монархистов из числа людей военных, которые понимали, что удержать старую императорскую Россию на исторической сцене можно только силой оружия. Ни тому ни другому строить иллюзий не приходилось, поскольку драматические для Отечества события развивались у них на глазах.