Вильям Сибрук - Роберт Вильямс Вуд. Современный чародей физической лаборатории

«Итак, я оказался на пароходе, выходившем через „Золотые ворота“ Сан-Франциско. Гавайские острова в то время еще совершенно не были затронуты тем меркантилизмом, который их заполонил за последнюю четверть века. Можно было увидеть настоящие танцы „хула“, а теперь, как мне говорили, показывают, „просмотренный цензурой“ вариант, устраиваемый компанией Истмен-Кодак, и их танцуют для развлечения туристов каждый день перед отелями. У меня было двое друзей в Гонолулу, а через несколько дней их стало гораздо больше, так как меня пригласили на „пикник моу-моу“ в субботу. „Моу-моу“ — местное туземное „неглиже“ — одежда в виде длинного мешка из холстины с тремя дырами — для рук и головы. Когда мы подошли к большому дому в отдалении от берега, мне сообщили, что надо раздеться и облачиться в „моу-моу“ и больше ничего. В этом одеянии, доходившем до колен, вы играли в теннис или сидели за столиками с прохладительными напитками, а затем шли плавать на залив, потом обратно под деревья, где „мешки“ высыхали за несколько минут, потом опять напитки и новое купанье, затем обед в „моу-моу“ за длинным столом, с шампанским, потом — еще купанье, при лунном свете, и затем — „в кровать“ — все мужчины в одной большой комнате, все женщины — в другой, в удаленной части дома. Перед сном происходила „перекличка“, чтобы убедиться, что все налицо и никто не „загулял“ без разрешения.

Домашние пауки — ужасные созданья и живут в каждом доме или бунгало на островах. Они не ядовиты, и их никто не трогает, так как они уничтожают миллионы москитов и других насекомых. Тело их величиной с куриное яйцо, а волосатые ноги занимают площадь с порядочное блюдечко. Мне не сказали о них, когда я посетил кузена Гертруды на острове Хило, и, ложась спать, как раз, когда я собирался задуть свечу, я вдруг почувствовал, что мне на макушку свалилось что-то, живое, вроде лягушки, соскочило на пол и быстро скрылось под кроватью. Посмотрев на потолок, я обнаружил еще три таких же существа, выглядывавших из темных уголков. Это была атака похуже, чем в Омске, и я стал звать моего друга на помощь, так как не чувствовал себя в безопасности даже под сеткой от москитов, которая покрывала кровать. Он объяснил, что это — ручные домашние пауки, которые едят москитов, и что их можно кормить с руки. Только не с моей!

Я обнаружил, что „Royal Hawaiian Hotel“ стоял как раз на месте резиденции моего отца. Это было довольно непривлекательное пристанище для путешественников-коммерсантов, и теперь его заменили зданием, более подходящим для туристов. Самым щегольским отелем в то время был „Моана“ на берегу Вайкики — здесь я впервые познакомился с катаньем на досках по волнам. Позднее, когда мы в 1908 году купили летний дом в Ист Хэмптоне, я сделал такие доски для себя и друзей, и мы стали заниматься этим видом спорта. От нас он как эпидемия распространился по южному берегу Лонг-Айленда и по всей стране. Насколько мне известно, это было первое появление „досок“, на побережье Атлантического океана, и, хотя вполне возможно, что у меня было много предшественников, но до меня этот вид спорта не „прививался“, так же, как в случае с самодельными лыжами, когда мне было двенадцать лет.

Брэдфорд Вуд,[23] в возрасте одного месяца, ожидал меня в Сан-Франциско, когда я возвращался обратно через Золотые Ворота, с корзиной тропических фруктов для его матери. Корзину конфисковали в таможне — тогда как раз начали бояться микробов».

Вернувшись в Балтимору осенью 1902 года, Вуд продолжал фотографировать Луну в невидимых лучах. Контраст между освещенными областями поверхности Луны и тенями получался гораздо сильнее, чем при снимках в видимом свете. При съемке «земных» ландшафтов в ультрафиолетовых лучах происходило обратное. Интересной особенностью видов, снятых при полном солнечном освещении, было почти полное исчезновение теней, показывавшее, что большая часть ультрафиолетовых лучей исходит из голубого неба, а не прямо от солнца.

Здесь же, в Ист Хэмптоне, он усовершенствовал метод, применяя кварцевую линзу, покрытую плотным слоем металлического серебра, который довольно хорошо пропускает узкую полосу спектра в ультрафиолетовой области и совершенно непрозрачен для других лучей. С помощью такого фильтра он открыл большую темную область вокруг лунного кратера Аристарха, невидимую простым глазом. Сравнительные опыты с «земными» веществами показали, что это — налеты серы. Немцы назвали эту область «Woodsches Fleck» (Пятно Вуда).

На снимке, сделанном через серебряный фильтр, человек, освещаемый солнцем, не имел тени, как Петер Шлемиль в сказке Шамиссо. Отдаленные холмы, видимые простым глазом, не были видны на снимках в ультрафиолетовых лучах — их закрывала дымка атмосферы. Позднее Вуд фотографировал с инфракрасным фильтром, который ясно вырисовывал отдаленные горы со всеми подробностями и тенями, в дни, когда дымка была настолько сильна, что делала их совершенно невидимыми простым глазом. Эти снимки, сделанные в 1908 году, являются первыми в мире фотографиями в инфракрасных лучах.

Летом 1903 года Вуды сняли коттедж в Норт-Хэвне (Мэйн), где многие из их новых друзей — жителей Балтиморы — проводили летний отпуск. Вуд с увлечением предался парусному спорту — либо в ялике доктора Стьюарта Пэтона, либо в собственной шлюпке, Норт-Хэвн — маленькая деревня на острове того же названия к югу от Пустынной Горы. На другом конце острова находился еще меньший поселок рыбаков — Палпит-Харбор. В этой деревне был изобретен общепринятый в наши дни перевод стрелки часов для экономии света. По крайней мере так утверждал Вуд, выступая несколько лет спустя на обеде в Лондонском Физическом обществе, когда этот вопрос горячо обсуждался в Англии. Вот как рассказывает об этом он сам:

«Однажды после обеда некоторые из нас решили прогуляться на другой конец острова в поселок. Когда мы пришли туда, деревушка была пуста, и только один старый рыбак чинил ловушку для раков, сидя на солнышке. Мы спросили у него, сколько времени, и он вытащил старые потертые часы в виде луковицы, и сказал: „Половина шестого“. — „Почему“? — удивились мы — „Сейчас не может быть так поздно. Мы вышли из Норт-Хэвна около трех часов, а досюда — всего четыре мили“. — „Ну, да, это так“, — пробурчал старик, — „только ведь у нас здесь часы спешат“. — „Что вы этим хотите, сказать?“ — спросили мы. — „А мы ставим свой часы на час впереди городских“ (под городом он подразумевал Норт-Хэвн). — „А какая же от этого польза?“, — удивились мы: „Не знаю“, — ответил он. — „Может быть, так как будто скорее наступает вечер! А потом, знаете ли, зимой женщины не отказываются вставать в половине пятого, но их ни за что не заставишь вставать в половине четвертого“.