Вадим Медведев - В команде Горбачева: взгляд изнутри

Я думаю, ключ к пониманию происшедшего — в оценке действий грузинского руководителя. Он страстно хотел на этот раз сам справиться с ситуацией, во всяком случае без Шеварднадзе. Не как в предыдущий раз, в ноябре…

Тогда тоже народ вышел на улицы и площади. Патиашвили пребывал в паническом состоянии, требовал войск, чрезвычайного положения. Я убедился в его неуравновешенности в те дни из его звонков и телеграмм. Но вот по совету Горбачева вмешался в дело Шеварднадзе, в течение ночи переговорил с авторитетными земляками, передал пожелания от Горбачева, успокоил и на следующий день все улеглось.

Второй раз продемонстрировать свое бессилие…, да еще в сравнении со своим предшественником… И Джумбер Патиашвили начал действовать. Каким образом, у кого ему удалось добиться решения на участие войск в карательной акции? Но в ЦК к Горбачеву никакого обращения по этому поводу не было.

Словом, ситуация в стране требовала принятия неординарных мер, которые могли бы ответить на ожидания общественности, сохранить политическую инициативу в руках руководства. В связи с этим уже сразу после выборов поднималась тема отставки Политбюро. О ней говорил Рыжков: Генсеку следует подумать о таком варианте. Я добавил, что об этом должен подумать и каждый из нас. О коллективной отставке Политбюро, чтобы развязать руки Генеральному секретарю, говорил и Шеварднадзе, мотив возможной личной отставки звучал у Слюнькова.

Но Горбачев не воспользовался этой идеей, а выдвинул вариант обновления состава ЦК и ЦРК. Из-за интенсивной смены руководителей прослойка пенсионеров превратилась в мощный пласт — 83 члена ЦК из 301. Состав руководящих органов партии ассоциировался в общественном мнении с доминированием в партии догматических, консервативных сил.

Разговор Горбачева с этими товарищами был максимально открытым и честным. Соображения Политбюро были встречены ими с полным пониманием. Выступавшие, правда, высказывали опасение, как бы их уход не был воспринят как демонстрация или дезертирство, чтобы после этого их не стали пинать вслед. Такие гарантии были даны.

Подготовленное тут же старым «идеологом» Зимяниным с моим участием обращение к ЦК КПСС с просьбой об отставке подписали 110 членов руководящих органов, включая недавних коллег по Политбюро и старейших деятелей-Громыко, Соломенцева и других. Поставили свои подписи затем и те, кто не смог по болезни и другим причинам присутствовать на этих собраниях, — все, кроме Славского — бывшего министра среднего машиностроения, и, таким образом, в составе ЦК остался один человек старше 90 лет.

Пленум, проходивший 25 апреля, оставил двойственное впечатление. Члены ЦК по достоинству оценили шаг своих коллег, решение по их обращению принято единогласно. Одновременно 24 человека переведены из кандидатов в члены ЦК. Эти решения восприняли в стране и в мире, как крупную политическую акцию, свидетельствующую о том, что партия самокритично и реалистически оценивает свою деятельность, проводит перегруппировку сил.

В то же время на Пленуме выплеснулась вся горечь поражения многих партийных руководителей на мартовских выборах, поднялась настоящая волна демагогии, стремления свалить вину на деятельность верхов, на «разлагающую» роль средств массовой информации и т. д. Это было по существу первое массированное выступление консервативных сил в партии против горбачевского руководства, против перестройки. Со всей остротой встал вопрос об ускорении процессов демократизации в партии, а в связи с этим — о приближении ее очередного съезда.

В эти сложные дни и недели на мою долю выпало еще одно нелегкое испытание — выступление с докладом по случаю ленинского юбилея. Времени было, что называется в обрез, а следовать по наезженной колее — произнести декларативно-восхвалительный доклад было просто немыслимо. Требовалась сквозная идея, созвучная ленинской мысли и адекватная моменту. Такая идея была найдена: это ленинский антидогматизм, стремление и умение уловить дух времени, отреагировать на изменения реальной обстановки.

Тогда еще не было такой разнузданности и бесовщины в отношении Ленина и тем более марксизма, которые возникли позднее. Поразительно, что этой волне поддались не только те, кто и раньше проявлял критическое отношение к коммунистическому учению, но и те, кто считал себя последовательным марксистом, занимал видное место в прежней официальной идеологии. С их стороны анафема Марксу и Ленину звучит, пожалуй, всего громче, а критика их — еще хлеще и уничижительней, хотя далеко не всегда профессиональней. Хотят, видимо, решительно отмежеваться от своих прежних «греховных» увлечений.

Не стоит морализировать по этому поводу, хотя такие кульбиты уважения не вызывают: это уже не изменение взглядов под влиянием фактов, а измена позиции, перемена веры, маскируемая деидеологизацией.

Я за самую серьезную критику марксизма, ленинского наследия и не только его конкретных выводов, но и фундаментальных посылок, но против того, чтобы эта критика превращалась в самоцель, против метода этой критики, вошедшего в моду, — вначале оглупить его, взять его сталинскую вульгаризацию, а затем начать сокрушать. Особенно смело за это берутся дилетанты, никогда всерьез не изучавшие ни философские, ни политико-экономические проблемы марксизма.

Смешны попытки вычеркнуть марксизм из истории развития обществоведческой мысли. Тут некоторые наши авторы, среди которых позднее оказался и А. Н. Яковлев, задрав штаны, бегут впереди даже профессиональных критиков марксизма на Западе…

Доклад удалось подготовить за две недели в немалой степени благодаря помощи Биккенина и Мушкатерова и, конечно же, благодаря тому, что многие сюжеты были апробированы мною в разных аудиториях в ходе многочисленных выступлений последнего времени. Доклад предварительно рассылался членам Политбюро, получил положительную оценку Генсека, Яковлева и некоторых других коллег.

И тем не менее я испытывал немалое волнение, направляясь к трибуне. В зале стояла напряженная тишина. Никаких аплодисментов в ходе доклада, как это бывало в прошлом, 'а проводили неплохо. Товарищи поздравляли с успешным выполнением трудной миссии. Характерна реплика Лигачева: «Доклад хороший, но уж больно сильно отличается от только что спетого нами «Интернационала». Против этого мне возразить было нечего.

Положительные отклики доклад вызвал в среде интеллигенции, раздавались звонки от Михаила Шатрова, от некоторых обществоведов. Оживленно комментировались сюжеты доклада в зарубежной прессе и радиопередачах. В ряду других мер, предпринятых руководством партии, доклад в определенной мере способствовал выравниванию политической ситуации, выведенной из равновесия выборами, а затем тбилисскими событиями.