Федор Раскольников - Кронштадт и Питер в 1917 году

Тов. Мелышчанскому и мне с трудом удалось успокоить аудиторию заявлением, что против Федорова уже приняты энергичные меры. Кажется, этот же самый полк в свое время провел Федорова в Совет, и, таким образом, здесь проявилось справедливое чувство ожесточенного гнева солдатской массы по отношению к обманувшему ее депутату, сознательно скрывшему свое темное прошлое. Товарищи Мельничанский и Акулов были довольны результатами короткого визита кронштадтской делегации. Особенно их радовало устранение с поля битвы Федорова как политического противника. Они предвидели, что это разоблачение одного из лидеров выборгских эсеров вообще скомпрометирует в глазах массы эсеровскую организацию. В общем, нашей делегации пришлось выступать во всех воинских частях, квартировавших тогда в Выборге.

Всюду нас встречали восторженно: массы были настроены значительно левее своего соглашательского Совета; со жгучим любопытством выслушивали солдаты наши доклады. Было заметно, что о Кронштадте они знали только по слухам.

В 1 Выборгском пехотном полку была вынесена следующая резолюция: «Мы, солдаты 1 Выборгского пехотного полка, собравшись на митинге 8 июня и выслушав доклад представителей Кронштадтского Совета рабочих и солдатских депутатов, заявляем, что постановление Кронштадтского Совета рабочих и солдатских депутатов мы считаем правильным, а потому и выражаем доверие Кронштадту и обещаем его поддерживать во всех революционных выступлениях на защиту трудящихся масс и шлем им горячий привет, а буржуазную прессу требуем обуздать свою грязную клевету на Кронштадт».

Во 2 Выборгском пехотном полку прапорщик Барышников растроганно благодарил нас за приезд, прибавляя: «Только теперь мы видим, что кронштадтцы закрепляют завоеванное нами, что кронштадтцы вдут за народ. После Выборга следующим этаном нашей поездки был Гельсингфорс. Председатель Выборгского исполкома, прапорщик Елизаров, по своей инициативе распорядился, чтобы нам был предоставлен специальный вагон второго класса. Руководители выборгских большевиков провожали нас на вокзал. Выехав из Выборга вечером 8(21) нюня, мы на следующий день ранним утром прибыли в Гельсингфорс.

Прямо с поезда мы направились пешком в Мариинский дворец, где помещался тогда Гельсингфорсский Совет. Я был в столице Финляндии впервые, и она произвела на меня впечатление вполне европейского города. Без труда мы разыскали на Набережной большое здание Мариинского дворца. Часовой у ворот ни за что не хотел нас пропускать внутрь без специальных билетов, но магическое слово «делегация» отворило нам дверь.

Нас тотчас же принял в своем кабинете товарищ председателя Гельсингфорсского Совета матрос А. Ф. Сакман[91], впоследствии примкнувший к коммунистам, но тогда еще не состоявший в наших рядах.

После короткого диалога самого элементарного информационного характера мы распрощались.

В одной из зал Мариинского дворца я встретился с Л. Н. Старком, состоявшим в то время редактором нашей газеты «Волна». Тов. Старк заинтересовался эпизодом с разоблачением Федорова и попросил меня немедленно написать соответствующую заметку для очередного номера «Волны». На следующий день она появилась в очередном номере «Волны».

Из дворца мы прошли в самый конец Мариинской улицы, где тогда находился Гельсингфорсский партийный комитет. В первой, довольно большой комнате, служившей одновременно столовой и спальней, мы застали большой беспорядок. На обеденном столе посреди комнаты лежали неубранные остатки вчерашнего ужина. Ввиду раннего времени некоторых товарищей мы застали еще в кровати. Я поздоровался с лежавшим в постели М. Рошалем и познакомился с тов. Волынским, также принимавшим в то время участие в «Волне». В соседней комнате, меньших размеров, за рабочим столом сидел и что-то писал тов. В. А. Антонов-Овсеенко. Недавно вернувшись из-за границы, он работал в рядах Гельсингфорсской организации. Один из руководителей «Волны», он, в отличие от Старка, был не только партийным литератором, но и оратором, выступая на митингах как на кораблях, так и на Сенатской площади.

Товарищи, застигнутые нами в кроватях, немедленно принялись одеваться, и вскоре мы дружной компанией уселись на скамьях за длинным столом и принялись пить чай. Оживленно текла наша товарищеская беседа, и в продолжение какого-нибудь часа мы ознакомили товарищей с положением дел в Кронштадте и в общих чертах ознакомились сами с политической ситуацией, сложившейся в Гельсингфорсе.

В общем, здесь царило эсеровское засилье, которое давало себя чувствовать даже на кораблях.

Только «Республика» и «Петропавловск» имели репутацию двух цитаделей большевизма[92]. При этом на «Республике» большевизм господствовал безраздельно, вплоть до того, что весь судовой комитет был целиком под влиянием наших партийных товарищей, тогда как на «Петропавловске» наряду с большевистским течением, завоевавшим настроение большинства, еще заметно пробивалась анархическая струя. Наиболее отсталой считалась минная дивизия, где политическая работа велась крайне слабо, а немногочисленный личный состав находился под сугубым, можно сказать, исключительным влиянием офицерства. Эти эсеровски настроенные корабли имели своими представителями в Гельсингфорсском Совете преимущественно эсеров мартовского призыва[93]. Правые эсеры составляли тогда большинство как в Совете, так и в его исполнительном органе. Но председательство в исполкоме по-прежнему сохранял избранный на эту должность еще в первые дни февральско-мартовской революции С. А. Гарин (Гарфильд), работавший под нашим партийным флагом; по своей профессии он был литератор, автор нашумевшей в свое время пьесы «Моряки», а по служебному положению — мобилизованный во время войны из запаса прапорщик по Адмиралтейству. К этому времени он занимал приличную антиоборонческую позицию.

После партийного комитета мы посетили Центробалт[94]. Он помещался на корабле, стоявшем у стенки. Здесь нас встретил дежурный член тов. Ванюшин, который сразу провел нас в большую каюту на верхней палубе, где как раз происходило заседание Центробалта. Навстречу нам приветливо поднялся и крепко пожал наши руки тов. П. Е. Дыбенко. Вся его внешность, начиная с крупной, пышущей здоровьем фигуры и кончая характерным, выразительным лицом, невольно обращала на себя внимание. Это был широкоплечий мужчина очень высокого роста. В полной пропорции с богатырским сложением он обладал массивными руками и ногами, словно вылитыми из чугуна. Впечатление дополнялось большой головой с крупными, глубоко вырубленными чертами смуглого лица, с густой кудрявой шапкой черных волос цвета воронова крыла, с курчавой бородой и вьющимися усами. Темные блестящие глаза горели энергией и энтузиазмом, обличая недюжинную силу воли. Открытое русское лицо ничем не выдавало в нем украинца, за исключением иногда появлявшегося насмешливо-хитрого выражения глаз, свойственного некоторым крестьянам — уроженцам Украины.