Вячеслав Козляков - Лжедмитрий I

Определенные затруднения у автора письма и его переводчиков должен был вызвать вопрос о подписи в обращении к папе Клименту VIII. Так на свет появился первый титул Лжедмитрия: «Дмитрий Иванович царевич Великой Руси и наследник государств Московской монархии». Кроме того, письмо было скреплено гербовой печатью с двуглавым орлом под короною и святым Георгием в щите, а также круговой надписью: «Божью милостию царевичь Московский Дмитр Иванович»74.

Свое послание Дмитрий передал для отправки в Рим на новой аудиенции у нунция Клавдия Рангони 24 апреля 1604 года. Утром он исповедовался у отца Каспара Савицкого, в середине дня был принят нунцием, а вечером уже должен был оставить Краков.

Нунций Рангони был прекрасно осведомлен об успехах Дмитрия, но и ему надо было удостовериться в его полном переходе в лоно католической церкви. Сделать это можно было одним способом — самому исповедовать и причастить московского царевича. Даже о. Павлу Пирлингу было непонятно, зачем нунций счел необходимым повторить обряд крещения. Клавдий Рангони помазал Дмитрия «миром, слегка ударил по щеке и совершил над ним рукоположение»75. Но Дмитрий искренне отзывался на все обряды. В своем донесении в Ватикан нунций упомянул о порыве царевича, упавшего перед ним на колени и пожелавшего, в подтверждение своей искренности, облобызать его ноги, как представителя папы римского. Дмитрия ждал приготовленный нунцием Рангони подарок: золоченый «Агнец божий» — символическое изображение Христа — в напоминание молитвы «Agnus Dei», читавшейся перед причастием. Внес ватиканский представитель и свой посильный вклад в сбор средств на будущий московский поход, одарив Дмитрия двадцатью пятью венгерскими дукатами.

В один месяц Дмитрий завоевал весь Краков. Практически все поддерживали его или по крайней мере интересовались делом московского «царевича». Исключение составлял канцлер Ян Замойский, но его не было в этот момент рядом с королем.

В письме канцлеру Яну Замойскому 23 апреля 1604 года воевода Юрий Мнишек объяснял, почему в итоге Дмитрий оказался под его покровительством: «В то время, как зять мой, его милость князь Вишневецкий, ехал к его величеству королю с тем человеком, который называл себя истинным наследником Московского государства, нужно было и мне, по собственным делам, отправиться к его величеству королю. Потом случилось так, что, отъезжая из Кракова, он оставил его при мне»76.

Конечно, Мнишек темнил и интриговал. Его целью было привлечь Замойского на свою сторону. Он не рассказывал ему всех деталей, — возможно, из опасения, что эти детали станут известны кому-то еще. В том же письме он просил канцлера Яна Замойского назначить доверенного человека для дальнейшей переписки.

Дело Дмитрия, которого воевода Юрий Мнишек уже называл «царевичем», было в самом разгаре. Сандомирский воевода писал канцлеру, а его подопечный готовился в это время к приему у нунция Рангони и к отдаче своего послания папе Клименту VIII. Получив поддержку короля и представителя Ватикана, «царевич» отправил еще одно письмо — канцлеру Яну Замойскому. Оно предусмотрительно датировано 25 апреля 1604 года — следующим днем после отъезда Дмитрия из Кракова. В любом случае у канцлера уже не было возможности хоть как-то повлиять на развитие событий.

Предваряя отсылку письма Дмитрия, в дело вступал многоопытный Юрий Мнишек. Он всячески стремился убедить канцлера Яна Замойского в том, что уже успел увидеть сам в «царевиче»: «он именно то лицо, за которое выдает себя». Но что этому было порукой, кроме слов самого Мнишка? Оказывается, как свидетельствовал сандомирский воевода, Дмитрию «пишут из Украйны, давая знать, что кроме небольшого количества московских приверженцев царствующего там в настоящее время Бориса, весь народ тамошний ожидает его с великою охотою; с прибытием его, пишут также, была бы большая надежда — овладеть государством без кровопролития»77.

Опять ничего не ясно из того, что говорилось про доброжелателей Дмитрия в Московском государстве: сколько их было, почему они так уверены в победе одного имени Дмитрия? Юрий Мнишек представлял дело так, что сам московский претендент намекнул ему, что был заинтересован в обращении сандомирского воеводы к канцлеру. Мнишку выгодно было говорить, что он всего лишь тот, кто, желая блага Речи Посполитой, помогает Дмитрию. В действительности же все происходило ровно наоборот: получивший признание и поддержку королевского двора Дмитрий помогал воеводе Юрию Мнишку вернуться к делам Короны. Недавно еще сандомирский воевода был должником, подвергавшимся опасности судебного преследования из-за неуплаты доходов с самборских владений короля. Теперь он снова оказывался сопричастен к тайным делам королевского двора, получил от Сигизмунда III карт-бланш на организацию военного похода в пределы соседнего государства (вместе с теми самыми невыплаченными доходами, пошедшими на поддержку Дмитрия). У самого же канцлера Яна Замойского было достаточно возможностей, чтобы узнать всю правду о пребывании московского «господарчика» (как он называл Дмитрия) в Кракове и составить свое собственное впечатление об этом деле.

Самозванец начал свое письмо канцлеру Яну Замойскому с извинений, что до сих пор не написал ему: он порывался сделать это, но «затруднения и хлопоты» останавливали его. Дальше следовала просьба «представить его дела» королю Сигизмунду III со ссылкой на то, что они уже давно должны быть известны канцлеру. В письме есть учтивые комплименты «знатнейшему сенатору Польской короны», однако Дмитрий не забыл упомянуть, что «испытал большую милость» короля. Словом, все, о чем он просил, — благосклонное внимание к его делу. Но даже это справедливо казалось дерзким канцлеру Яну Замойскому. Он попросту проигнорировал личное обращение к нему московского самозванца, подписавшегося пышным титулом: «Ваш, милостивый государь, доброжелательный друг Димитрий Иванович, царевич Великой Росии, Углицкий, Дмитровский, Городецкий и прочих государь и дедич всех государств, Московской монархии подвластных»78.

Это было последнее дело названного Дмитрия в столице Речи Посполитой. Инкогнито по требованию короля Сигизмунда III приехал он в Краков и меньше чем через два месяца покинул город признанным наследником Московского царства, «царевичем Великой Росии, Углицким, Дмитровским, Городецким и прочих государем и дедичем всех государств, Московской монархии подвластных». Для московского «царевича», имевшего до этого только одну идею похода на Москву против царя Бориса Годунова, открылись совсем другие горизонты. Он нигде не сфальшивил в следовании своей версии о царственном происхождении и почти всем смог угодить. Король Сигизмунд III негласно разрешил сбор войска и снабдил Дмитрия средствами. Теперь под его знамена могли собираться не одни казаки, а еще и умелые польские рыцари и жолнеры (солдаты), которых призывали в Москву помочь «царевичу» Дмитрию и тем самым добыть славу Речи Посполитой. Но он также должен был увидеть, что от него ждут большего. Нунций Клавдий Рангони вспоминал о том, что «Дмитрий настолько жаждет славы, что слушал охотно и с видимым удовольствием, когда ему говорили, что, совершая соединение церквей и признавая главенство папы, он не только спас бы свою душу пред Богом и души стольких своих подданных, но кроме того он был бы уважаем всеми государствами мира, и что о нем писали бы в истории, и его изображение и дела были бы расписаны в папском дворце, где представлены славные дела других великих императоров и королей»79. Новые союзники и покровители Дмитрия даже не предполагали, насколько серьезно воспринял московский претендент их слова о всемирной славе!