Вячеслав Козляков - Борис Годунов. Трагедия о добром царе

Перечень бояр, присутствовавших на отпуске посла Михаила Гарабурды «в Набережной полате большой» 26 апреля 1586 года, и порядок их перечисления в посольских документах хорошо показывают расстановку сил в Думе. Открывал список, как и положено, князь Федор Иванович Мстиславский, вторым был назван князь Иван Петрович Шуйский, далее шли имена Дмитрия Ивановича Годунова и лишь четвертым по старшинству назван «боярин и конюший» Борис Федорович Годунов. Далее между именами братьев князей Андрея Ивановича и Дмитрия Ивановича Шуйских стояли имена других Годуновых, братьев Степана, Григория и Ивана Васильевичей. В верхней части списка оказались еще лояльные Годуновым князья Никита и Тимофей Романовичи Трубецкие. Федор Никитич Романов, только что похоронивший своего отца, оказался всего лишь на 11-м месте. Замыкали список бояр родственники и друзья Романовых ярославские князья Иван Васильевич Сицкий, Федор Дмитриевич Шестунов и Федор Михайлович Троекуров. В Думу входили также два окольничих, князь Борис Петрович Засекин и Андрей Петрович Клешнин[251].

В начале мая 1586 года в Москве произошло новое открытое волнение «мира», вызванное слухами о боярской вражде. Семена розни, брошенные послом Михаилом Гарабурдой, быстро дали свои всходы. Но и в Думе за то время, пока князь Иван Петрович Шуйский находился в Пскове, уже многое изменилось. Умер Никита Романович Юрьев, ушел в монастырь князь Иван Федорович Мстиславский, были устранены князья Воротынские и Головины, отправлены на воеводства князья Голицыны. Два года спустя после смерти Ивана Грозного в Боярской думе лишь один из оставшихся «регентов», князь Иван Петрович Шуйский, оказался лицом к лицу с Борисом Годуновым.

До нас дошел один из самых ранних памятников публицистики эпохи Смуты, созданный в связи с канонизацией царевича Дмитрия в начале царствования Василия Шуйского в 1606 году, — «Повесть, како отомсти всевидящее око Христос Борису Годунову пролитие неповинные крови новаго своего страстотерпца благовернаго царевича Дмитрея Углечскаго». Автор повести принадлежал к братии Троице-Сергиева монастыря (имя его, к сожалению, неизвестно). Он начинал перечень греховных дел Годунова именно с его столкновения с князьями Шуйскими, что будто бы явилось прологом к убийству царевича Дмитрия. Впрочем, даже этот враждебный по отношению к Годунову памятник не мог умолчать о том, что тот умел привлечь на свою сторону людей разными способами: «…сий Борис нача прелыцати многих от царские полаты приобщателей боляр и дворян, тако же и от властелей, и от гостей многих прелестию присвоил к себе, овех дарми преодолел, а иных прелщением, аки змий свистанием угрози». Достигнув такого почитания, Борис Годунов, по мнению автора повести, ополчился на князей Шуйских: «И, видя себе посреди царева синклита превышши всех почитаема, и нача славобесия дыхании обуреватися, и воздвиже ненависть на свою господию на князя Ивана Петровича Шуйского и на единокровных его братий». В дальнейшем в повести говорится о неком «всенародном собрании московских людей множества», которое готово было встать за князей Шуйских и расправиться с самим Борисом и его «сродницами». Тогда Годунов предложил подтвердить свой прежний союз с князьями Шуйскими: «и положиша веру со укреплением промеж собя, что имети любовь и доброта, яко ж де и преже». Не остановившись на этом, Борис Годунов убедил князя Ивана Петровича Шуйского выступить с «проповедью», обращенной к московскому «миру», «что им на Бориса нет гнева, ни мнения никоторого». Инцидент был улажен и мир восстановлен до тех пор, пока Годунов, по «Повести…», забыв все обещания, не расправился тайно с Шуйскими[252].

Рассказ «Повести, како отомсти…» совпадает в ряде деталей с тем, что известно о майских событиях 1586 года в Москве по другим источникам. В состав «Нового летописца» входит отдельная статья «О Шуйских и о митрополите Дионисие и о казни гостей и торговых людей». В ней Борис Годунов опять обвиняется во властолюбивом стремлении расправиться с князьями Шуйскими, которые «противляхусь и никако ему поддавахусь ни в чом». На стороне князей Шуйских выступили «гости же и всякие московские торговые люди черные». Поэтому в дело вмешался митрополит Дионисий. Ему автор летописи отводил роль третейского судьи, уговорившего бояр помириться друг с другом. А дальше в «Новом летописце» приведена яркая сцена, вероятно, записанная со слов какого-то свидетеля: «И изшедшу от митрополита и приидоша к палате Грановитой; туто же стояху торговые многие люди, князь же Иван Петрович Шуйской, идучи, возвести торговым людем, что они с Борисом Федоровичем помирилися и впредь враждовать не хотят меж себя. И выступя ис торговых людей два человека и рекоша им: „Помирилися вы есте нашими головами, а вам, князь Иван Петрович, от Бориса пропасть, да и нам погинуть“»[253]. Все так и случилось: оба торговых человека были схвачены той же ночью и сосланы «неведомо куды». Казнен был известный московский гость Федор Ногай (по прозвищу Голубь; с этим прозвищем он выведен в трагедии А. К. Толстого «Царь Федор Иоаннович»), что позднее заставило Бориса Годунова быть крайне осторожным «с влиятельной верхушкой столичного купечества»[254].

Однако те, кто наблюдал эту сцену со стороны, видели только «худой» мир князей Шуйских и Годуновых и знали только часть правды. Все упиралось в то, о чем ни князья Шуйские, ни поддержавший их митрополит Дионисий не заинтересованы были говорить публично. Официальной причиной последовавшей позднее опалы князей Шуйских стало обвинение в заговорщицких контактах с Речью Посполитой. Было ли оно надуманным, или князья Шуйские, как и другие русские аристократы, с сочувствием поглядывали на порядки соседнего государства? Князья Шуйские ранее были воеводами главных пограничных городов с Речью Посполитой (князь Иван Петрович — в Пскове, а князь Василий Иванович — в Смоленске). У них, конечно, имелись неформальные контакты с «державцами» соседних староств в Великом княжестве Литовском, что в обычной для пограничья системе повышенного контроля за контактами с иноземцами не могло укрыться ни от посольских дьяков, ни от Думы. В Польше и Литве у магнатерии было гораздо больше возможностей влиять на короля. Князья Шуйские, возможно, тоже стремились перенести хотя бы часть литовских порядков в московскую действительность.

Митрополит Дионисий не ограничивался одними миротворческими шагами пастыря, увещевавшего «сильных» в правлении бояр. В деле о приезде в Москву антиохийского патриарха Иоакима в июне 1586 года содержится любопытное свидетельство о возможном обращении московского митрополита Дионисия и бояр к брату цесаря Максимилиану. В свите патриарха Иоакима ехал гонец, который привез грамоту от одного из православных владык в Литве, адресованную московскому митрополиту Дионисию. Ее, конечно, прочли и немедленно отправили назад, не передавая адресату: «Да в той же грамоте писал к митрополиту непригожее дело о посылке митрополичьей и боярской к цесареву брату, будто слух их дошел, что ищут себе приязни с чюжими и з далекими народы, а мимо их короля»[255]. Это дело о якобы самостоятельной «ссылке» московских бояр и митрополита с братом австрийского императора эрцгерцогом Максимилианом представляется чрезвычайно запутанным. Послу М. Гарабурде уже были даны официальные заверения бояр, что они непричастны к такой посылке: «Нехто злодей, изменник всего хрестьянства такое злодейское слово затеял… и принес к панам-радам»[256]. Настойчивое обвинение московских бояр и митрополита в осуществлении самостоятельных контактов с эрцгерцогом несколько меняет устоявшиеся взгляды на то, что именно Борис Годунов и дьяк Андрей Щелкалов были инициаторами сближения с Империей.