Иван Просветов - 10 жизней Василия Яна. Белогвардеец, которого наградил Сталин

Вместе с Бурлюком в Омск приехали молодой художник Евгений Спасский и начинающий поэт, недоучившийся студент-медик Борис Четвериков. Повстречавшись с Борисом на выставке и узнав, что ему грозит арест по подозрению в дезертирстве, Василий Григорьевич предложил поэту место в своей редакции. «Меня поразили его глаза – острые, пронизывающие. И добрые, – вспоминал Четвериков. – Янчевецкий участливо и как-то успокоительно произнес: «Это действительно того – плохо. Что ж, надо выручать» [27]. Четвериков служил у Янчевецкого военным корреспондентом, Спасский – иллюстратором. Евгений был мобилизован, служил писарем в штабе, но кто-то настрочил донос, якобы он большевик. Из тюрьмы художника выпустил офицер, бывавший на поэзоконцертах. «Он сказал, чтобы я не оставался в городе ни одной минуты… Я пошел на вокзал с пустыми руками и пустым карманом. Но мир не без добрых людей. На вокзале меня останавливает человек в чине штабного полковника и говорит: «Я вас знаю. Вы такой-то. Куда вы идете?» Я увидел добрые, ласковые глаза и рассказал ему все со мной случившееся. Он предложил мне место и работу у себя в передвижной типографии. И так я попадаю в вагон на колесах, делаю клише, режу из линолеума заставки, виньетки и рисунки» [28].

Тираж «Вперед» быстро вырос до 3000 экземпляров. Сотрудники жили в одном из четырех вагонов, занятых типографией и редакцией. Здесь же, в поезде обитал Янчевецкий со своими детьми и близкими. В вагоне редактора имелся рояль; иногда там устраивались музыкальные вечера, Боря Четвериков пел на два голоса с Женей Янчевецкой. Мария Маслова помогала Василию Григорьевичу в повседневных делах, присматривала за Мишей. Свои заметки для газеты она подписывала «М. Янчевецкая» или «М. Ян», а значит… Да, по всей видимости, в Омске Янчевецкий решил создавать семью заново.

Два месяца. Всего два месяца длился «полет к Волге» – так назвали наступление колчаковских армий. По Каме они с непрерывными боями дошли до Чистополя, в направлении Самары – до Бугуруслана. До Волги оставалось всего 40—45 верст.

Но уже 2 мая генерал-лейтенант Алексей Будберг, главный начальник снабжения Сибирской армии, записал в дневнике: «Войска вымотались и растрепались за время непрерывного наступления, потеряли устойчивость и способность упорного сопротивления… Летели к Волге, ждали занятия Казани, Самары и Царицына, а о том, что надо будет делать на случай иных перспектив, не думали. Фронт страшно, непомерно растянут, резервов нет, а войска и их начальники тактически очень плохо подготовлены, умеют только драться и преследовать, к маневрированию не способны». Начальник армейского корпуса, пробивавшегося от Уфы к Самаре, сообщал командующему Западной армией: «Беспрерывные марши по невероятно трудным дорогам и ежедневные бои последних двух недель без отдыха, без обозов, голод, отсутствие обмундирования (много людей буквально босых) … могут окончательно погубить молодые кадры дивизий. Люди шатаются от усталости, и боевая упругость их окончательно надломлена». Ротные командиры оценивали положение еще критичнее. «Когда мы выехали из Барнаула, в ротах было по 18—20 офицеров, а теперь осталось по два, по три и через месяц-два не останется ни одного из тех, что выехали на фронт, – сокрушался офицер из стрелкового полка, участвовавшего в штурме Перми и дальнейшем наступлении. – То же самое и со стрелками. В некоторых ротах сибиряков осталось 10—15 человек» [29]. Младших командиров, тем более способных, катастрофически не хватало. Мобилизации давали «сырые» пополнения, времени на подготовку солдат просто не было.

Недоставало оружия, боеприпасов, одежды, обуви, медикаментов, продовольствия. Союзники России по Антанте старались снабжать Колчака всем необходимым. Однако Владивосток, куда шли поставки, связывала с Уралом единственная железная дорога, а в тылах бушевало партизанское движение. Для сибирских крестьян, не знавших диктатуры пролетариата, военный режим белых с его мобилизациями, повинностями, налогами, реквизициями и, увы, произволом («выпороть крестьянина стало обычным явлением») становился непереносимым злом. Партизаны разбирали железнодорожные пути, разрушали мосты, резали телеграфные провода, убивали машинистов, обстреливали поезда. Эшелоны с боеприпасами и снаряжением иногда неделями не могли продолжить движение к фронту. Жестокость, с которой власти боролись с ними, только распаляла восставших.

4 мая белые оставили Чистополь и Бугуруслан. Огрызаясь и контратакуя, отходили к Ижевску и Уфе. Отступили из-под Оренбурга, который не смогли взять за месяц. Штабы получали донесения о переходах к красным отдельных батальонов и даже целых полков.

27 мая типография «Вперед» отправилась из Омска в Екатеринбург, к фронту. Но можно ли что-то изменить газетным словом, если воля армии подорвана, а в поддержании ее боеспособности почти ничего не меняется? «Большевики обещали воюющим мир, безработным труд и всем – даровую землю. Но они отогнали насильно рабочих из фабрик в красную армию, подняли войну внутри страны, разорили крестьян и дают много земли только на кладбищах, – убеждал читателей полковник Янчевецкий. – Мы знаем, что большевики мечутся, что их конец неминуем, но нужно еще иметь много твердости и терпения, чтобы довести борьбу с ними до желанного конца». Это – «Вперед» от 8 июня. Днем ранее оставлен Ижевск, на следующий день – Уфа. «Среди коммунистов последнее время стала замечаться почти нескрываемая паника, – уверяла «Вперед» от 12 июня, ссылаясь на впечатления беженцев из Советской России. – Главный мотив газет и митингов – идущая с востока из Сибири опасность, для борьбы с которой нужно напрячь все силы». Но накануне красные, оттесняя белых к Перми, заняли Воткинск. «Вперед» от 13 июня: «Сомневаться в прочности нашего фронта нет никаких оснований… Временно очищение территории между Уфой и Волгой… Одним из условий, способных ускорить победу, является спокойствие и выполнение каждым гражданином своего долга перед Родиной…». 19 июня войска, державшие оборону за Уфой, начали отходить к Челябинску.

«Был у Янчевецкого, – пометил 23 июня в дневнике полковник Иосиф Ильин, получивший назначение командовать артдивизионом, но так и не вступивший в должность («о дивизионе не может быть и речи, так как даже не знают точно его местонахождение»). – Янчевецкий тоже не в восторге от наших дел и говорит, что развал все усиливается, но, несмотря на это, поместил военный обзор, который Зубов [из Осведверха] озаглавил «Натиск красных ослабевает». В своих мемуарах Ильин более откровенен: «Мы с ним [Янчевецким] много говорили о Колчаке, которому он очень симпатизировал, но на положение смотрел мрачно. Очень критически говорил о чехах, которые, по его мнению, играют в руку большевиков, и не менее критически отзывался о союзниках: «Англичане уже уходят. Стоило обозначиться неудаче, и союзники быстро эвакуируются. В чем их помощь? Два-три батальона в тылу? А эта комическая батарея французов? А что делается в тылу? Вы знаете, какие восстания крестьян в Сибири? Положение Колчака тяжелое… А кто его окружает? Разве один Пепеляев еще человек с характером, а ведь остальные – это же провинциальные чиновники, какой у них государственный опыт?» [30].