Иван Бунин - Устами Буниных. Том 2. 1920-1953

10 июля.

[…] Я думаю, теперь у Мережковских цель развенчать Яна. Вероятно, […] в злобе поведал им, что Яна представлял в кандидаты на Нобелевскую премию Ромэн Роллан. […]

26 июля.

[…] Ян позвал меня и сказал: — Знаешь, отправимся куда-нибудь в плаванье, месяца на три.

Решили навести справки. Почему-то остановились на том, чтобы обогнуть Африку. Это было бы ново.

30 июля.

[…] Ян разорвал и сжег все свои дневники-рукописи. Я очень огорчилась. «Я не хочу показываться в одном белье». Я спорила с ним. Он увидал, что я расстроилась, сказал:

— В Париже есть рукописи — и они твои. Есть и тетрадь-дневник. Ты можешь после моей смерти показать, если не поверит кто-нибудь в подлинность моего дневника.

— Ну, неизвестно, кто кого переживет, — отвечала я, — теперь мне часто кажется, что я умру раньше тебя.

— Ну, уж тогда я все разорву. Можешь быть покойна.

Мне кажется, это ненормально. […]

11 августа.

[…] Яну очень хочется снять виллу, но дорого. Приходит в голову рискнуть и чем-нибудь зарабатывать. Сдавать комнаты. Кормить на сезон. «Я чувствую себя всегда лучше всего осенью и опять подходит октябрь, и мы должны куда-то перебираться». Мне бесконечно жаль его. Что-нибудь придумаю. […]

14 августа.

[…] От поездки к Зайцевым осталось поэтическое впечатление. Сами они очень милы, приятны, родственны. […]

Ходили вчера к разрушенному революцией аббатству 12-го века. […] Сегодня, когда мы сделали привал около церкви, Ян сказал: «Можно залить всю землю кровью за то, что смеют разрушать храмы. Вот и аббатство вчерашнее — какая прелесть, а между тем Великая Революция наложила на него руку». […]

16 августа.

[…] Был Адамович13. Он неглупый, но штампованный. До сих пор петербургский налет во всем, начиная с фигуры, с той связанности движений, какую я встречала у известного типа петербург. молодых людей.

Говорили о «Живых лицах» Гиппиус. Он не верит, что Толстой мог ей сказать: «Когда умирать буду, скажу Ему — в руки Твои предаю дух мой. Хочет Он — пусть воскресит меня, не хочет — не воскресит. В волю Его отдамся, пусть Он сделает со мною, что хочет…»14. Адамович находит, что это слишком интимно для первого знакомства.

Говорили о несправедливом отношении Мер[ежковского] к Толстому, о том, что он в Толстом видит лишь материальную сущность, «а между тем бездны у него хватит и на Достоевского», сказал Ян.

Адамович думал, что Мережковский и З. Н. ничего общего не имеют. Я сказала, что наоборот — З. Н. всегда говорит «мы», а не «я», и трудно сказать, где кончается она и начинается он. […]

17 августа.

[…] Ян ездил в Канн сказать, что на октябрь мы остаемся на Belvedere.

19 августа.

[…] Яна волнует и беспокоит «Возрождение». Ужасно он нервный и заботливый. И ничего не может делать механически, для всего он отдает всего себя, будь то просто статья, будь то худож. произведение. […]

22 августа.

[…] Ян за прогулкой опять восхищался Толстым: «Толстой научил всех писать. Героями Толстого жили. А герои Достоевского дают только пищу для умствования. И бездну Толстой чувствовал не меньше Достоевского». […]

27 августа.

Были у Неклюдовых. Живут очень поэтично. Огромная липа в саду, напоминает деревню нашу.

Она урожд. Безобразова, у ее матери были имения в Тамбовской губернии… Возвращались по проселочным дорогам, по воздушному мосту, который почти весь сгнил. […] Останавливались и рвали ежевику на компот. Они не могут позволить себе покупать фруктов на компот! Они, по-видимому, добрые люди и продолжают до сих пор давать взаймы. […]

4 сентября.

[…] Неклюдов рассказывал, что он отказался от звания посла при временном правительстве, потому что 5 человек объявили республику, но просили его скрывать это. […] «вот тогда-то и назначили Стаховича. Я предсказал большевиков, ошибся на 8 дней только. В день, когда я получил извещение о войне, я почувствовал, что все пропало». — «А как изменились солдаты, — сказала m-me Неклюдова, — сначала они были милы, ласковы, благодарны, когда я их встречала на жел. дороге, а потом начали проявлять такую грубость, что я перестала ездить. Это их в Германии распропагандировали».

5 сентября.

Зайчики [Зайцевы. — М. Г.] приехали утром, а не вечером, как мы их ждали. […] Поехали в Канн. […] Встретили Мережковских, пригласили на завтрак завтра.

6 сентября.

Зайчики поехали в церковь, а мы на берег. […] За завтраком был пирог. […] и политические разговоры за кофе. Д. С. [Мережковский. — М. Г.], конечно, ушел. Опять о революции […] вообще все то же самое, только З. Н. [Гиппиус. — М. Г.] стала уже говорить: «Революция — болезнь, в революции есть элемент бунта», «бывают революции счастливые и несчастные» и т. д. В России была «революция самая несчастная».

7 сентября.

Отъезд Верочки [В. А. Зайцевой. — М. Г.]. Утром ходили по Грассу, показали им город, собор. Потом мы с Верой пошли покупать Наташе15 к именинам разные вещи. Меня поразило благоразумие Верочки. Покупала все дешевое. Дорогих подарков не признает. […]

13 сентября.

[…] Обедали у Мережковских. […] В эту ночь хулиган бросил камень в большое окно, где сидела З. Н. и писала. Если бы попал в висок, то — наповал. […]

15 сентября.

Вчера перед сном Ян много говорил. У него болела нога, он выпил водки и немного возбудился.

— Савинков — авантюрист, убийца, прикрывшийся литературой, преподанной Мережковскими. А его рассматривают, как замечательную личность.

— А Плеханов?

— Вот они все Дейчи, Плехановы и т. д. Что за тупость, что за отчаянное непонимание настоящего момента. […]

1 октября.

[…] Переписала еще раз «Мордовский сарафан», кончила «Цикады»16. […]

4 октября.

[…] Лежали на солнце. Ян хотел ехать в Канн, потом раздумал. Я посоветовала ему ничего не делать, а отдохнуть дома. «— Да, я, правда, ведь никогда не отдыхаю. Вечно меня мучает мысль, что я должен что-то делать».

Вчера начала переписывать рассказ «Марья Маревна». Сегодня кончила. Очень удачный. […]

8 октября.

[…] Комнаты устроили, на мой взгляд, приятно, я думаю, они17 будут чувствовать себя недурно.

Я должна быть очень подтянута — это полезно. Всегда нужно пользоваться возможностью бороться со своими недостатками, а именно с тем, что я не всегда закрываю читаемую книгу, не убираю того, что писала и т. д. […]