Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

– Чего ты хохочешь? – скрашивает доктор, поднимая глаза к небу. – Насосался и хохочет. Ау меня душа в пятках: провалится и раздавит. Ваня!

– Что такое?

– Ты ступай сюда, а я полезу на твое место!

– Нет, пожалуйста. Вы такой неуклюжий, сейчас же свалитесь мне на голову.

– Я-то неуклюжий… Извините, комплекция Аполлона Бельведерского.

– Бахуса… Силена… – поправляет Зейферт.

– Господа! Помилосердствуйте, ради Бога. Ведь мне завтра с утра на службу… Дайте заснуть хоть на минуту.

Все замолкают. Но еще долго полки трясутся от взрывов беспричинного смеха. Просыпаемся уже на Балтийском вокзале… Все разом принимают приличный вид и корректно прощаются с милой барышней.

– Ну, ничего, Бог с вами, не сержусь. Только голова разболелась… Ну и веселая ваша свадьба.

Начало конца

«В этот самый день, на этом самом месте перед нами открывается новая эпоха истории».

Большим балом 12 января в Зимнем дворце открывался период придворных торжеств, заканчивавшихся с началом Великого поста. На этот бал рассылалось до 8000 приглашений. Кроме придворных, в нем обязательно участвовали командиры, адъютанты и по пять офицеров от каждой гвардейской части, в том числе от нашего дивизиона, несмотря на то что у нас было всего две батареи, а в бригадах – по шести. Таким образом, мне всегда приходилось бывать на этих вечерах. За большим балом следовали малые, семейного характера, на которые приглашались, главным образом, танцоры.

В танцах участвовала, быть может, одна двадцатая приглашенных; остальные толпились в огромном белом зале и в смежных коридорах. В маленькой «ротонде», круглом зале при входе во «фрейлинский коридор», стоял огромный стол со всевозможными закусками. В большом коридоре ключом било шампанское. Придворный оркестр в красных фраках занимал возвышенную эстраду. Офицерство съезжалось заранее, являясь через особый подъезд, Иорданский или Комендантский. Только официальный траур мог служить помехой этому празднику, для которого приглашенные нередко являлись из отдаленных провинций, а дамы накануне представлялись Императрице. Но в этом году он затмил великолепием все предыдущие.

В указанный час двери царских покоев отворились, и на пороге показались Высочайшие Хозяева. Раздались торжественные звуки полонеза из «Жизни за Царя», и под звуки пятисот струнных инструментов в руках пятисот профессоров и лучших учеников Консерватории появилась Царственная чета, за нею вдовствующая Императрица с Великим князем Владимиром и Великая княгиня Мария Павловна со старейшим членом дипломатического корпуса в традиционной феске и роскошном золотом мундире. Со вторым и третьим туром кавалеры меняются местами, в последнем Царица в своей алмазной диадеме, сияющей всеми цветами радуги, составляет пару с турком в его алой феске.

– Государь в форме нашего полка, – раздается сзади радостный шепот.

– А ты обратил внимание…

– Ну, пойдем попробовать шампанского…

– Постой, я хочу раньше взглянуть на танцы.

– А я боюсь подходить близко… Вдруг пришлет приглашение какая-нибудь из княжен, а я забыл надеть «бальные» шпоры… Выйдет, как с генералом Макаровым.

– А что?

– Его колоссальная фигура бросилась в глаза Императрице Марии, напомнила ей покойного супруга. Подходит к нему адъютант: «Ее Величество просит вас на тур вальса». А у него многолетний ревматизм в ногах… Доложили, что ему сделалось дурно и он уехал. Комендант выпроводил его в потайные двери.

Великие князья бродят меж танцующих, пользуясь высоким ростом, разыскивают в толпе интересных барышень, и через минуту счастливица замирает уже в упоительном вальсе. «Это самый счастливый день в моей жизни», – шепчет она…

– Ну, а как «История кавалергардов»?

– Не знаю. Спросите у Пенчулидзева.

Мне и в голову не приходило, что Пенчулидзев[70] заделался историографом. Этот комик и чудак обращал на себя внимание, когда еще был пажом. При возвращении с церковных парадов батальона Павловского училища он неизменно выходил на крыльцо своего барака, долго, пристально всматривался в их неподвижные, натянутые лица, на их штыки в струнку. Надевая пенсне, вглядывался в них еще и еще, и наконец при приближении колонны падал в обморок на руки товарищей.

– А вы заметили, – шепчет кто-то, – Государь игнорирует обоих японских атташе? Они ходят как потерянные.

– Беляев! Что ты здесь делаешь? Ведь ты не танцуешь… Пойдем в ротонду, а то потом не протолкнешься. Посмотри, что там делается.

Но в ротонду уже почти невозможно протискаться. В узком проходе, ведущем туда, встречаются два течения.

– Ради Бога, мадам! – восклицает высокий судебный генерал, которого полная дама затормозила в самой теснине. – Вы пореже тесь моими остроконечными звездами.

Наконец Фермопилы пройдены. Вокруг круглого стола с закусками любители толпятся в три ряда; влево, в свободном местечке расположились две редкие гостьи: это сестры-американки; одна из них замужем за герцогом Мальборо, другая – за миллионером Вандербильдом. Обе полные, красивые блондинки, каждая в целой кирасе[71] драгоценнейших бриллиантов, под которыми едва проглядывает белизна тела. Во фрейлинском коридоре уже никого нет, мы возвращаемся обратно.

– Пойдем в большой коридор, где пьют шампанское. Я покажу тебе там две скромные картины, которые всегда приковывают мое внимание.

– Какие?

– Одна – израненный Осман-паша представляется Императору Александру II, который возвращает герою его саблю. Другая – «Живой мост». Ты не помнишь этого эпизода из Кавказской войны? Конные черкесы с шашками наголо нагоняют орудие, которое спасается от них вскачь через ров, заваленный живыми телами, – это солдаты, которые жертвуют собой для его спасения…

Кто бы мог подумать, что нас ожидает эта самая судьба!

Ужин начинается ровно в два часа. Проходит Государь, чтоб убедиться, что все гости заняли свои места. Перед каждым – хрустальные бокалы, роскошные приборы. На столе – золотые и серебряные вазы с цветами и конфетами, изображающие целые группы людей и животных, чем ближе к почетному концу, тем роскошнее. Лакеи работают с поразительной быстротой, убирая блюда и подавая кушанья, прежде чем гость успевает заметить это. Когда Государь поднимается из-за стола, провинциалы наперебой расхватывают букеты, фрукты и конфеты «на память», не хуже кадет младшего возраста.

Не прошло и двух недель после бала, как нам пришлось присутствовать на торжестве иного характера – на официальном объявлении войны Японии. Их армия организовалась под наблюдением германских инструкторов, снабжена немецкими пулеметами и мортирами; боевые суда для них снаряжались орудиями Армстронга и Виккерса. Но всего удивительнее было то, что вероломное нападение 26 января нигде не вызвало столько аплодисментов, как в Соединенных Штатах, которые с самого начала своего существования со стороны России видели только самое искреннее благожелательство. Стоит вспомнить «Вооружейный нейтралитет» Екатерины, обеспечивший молодым колониям свободу морской торговли, появление в Нью-Йорке эскадры Лисянского, парализовавшей эффект спущенной с английских верфей «Алабамы», отрезавшей Соединенные Штаты от всего мира, уступку Русской Аляски.