Раиса Аронова - Ночные ведьмы

Прилетела к нам в ПАМ Никулина Дина,

Старый знакомый и новый Герой.

Приятно было получить твое письмо. Дело даже не только и не столько в том, что получено письмо, сколько в том, что мне теперь известно, что к 14-00 5.1.45 года ты была жива-здорова.

Радостно знать, что, как прежде, удача

Ходит с тобой по тропе боевой...

Новый год у нас тоже хорошо отметили. Было весело. Но тем скучнее показался следующий день - опять все то же. Тебе, Рая, этого не понять. Я много бы отдал за то, чтобы поменяться с тобой местами (хотя вряд ли ты согласилась бы), чтобы испытать себя, чтобы почувствовать по-настоящему цену жизни, цветам, морю - всему хорошему и радостному, что украшает дорогу человека.

Ты читаешь и, наверное, улыбаешься: "Вот распелся!" Это просто минута такая нашла.

Завтра Никулина полетит обратно. Полетит к тебе и это письмо вместе с отремонтированными часами. Извини, что долго держали.

Удачи я тебе желать не буду: о какой удаче может быть разговор у человека, который шестнадцать раз в ночь бывает наедине со смертью? Удачей для тебя, как и для всех нас, будет день нашей победы. А он уже близок! Пусть же судьба сбережет тебя до этого дня, раз ты сама не хочешь себя беречь.

Крепко жму руку (увы, на расстоянии 200 км!)".

В этом письме упоминается цифра шестнадцать. Да, была такая ночь (с 20 на 21 декабря 1944 года), когда экипажи сделали по четырнадцать-восемнадцать боевых вылетов. Рекордная ночь!

Шестнадцать взлетов с бомбами, шестнадцать посадок. Шестнадцать кругов над стреляющими дулами вражеских зениток и пулеметов. Тридцать два пролета над линией фронта. Тяжелая арифметика! Даже для длинной зимней ночи.

Не помню уже, что и как мы тогда бомбили. Однако и сейчас помню, какая адская усталость сковала все тело утром. Вылезала из кабины с трудом. Ноги, руки, спина - чужие, деревянные. Даже сон не освежил. Голова гудела, как колокол, и было такое ощущение, будто все время идешь по кругу.

На то письмо мне захотелось тогда ответить стихами. Бывает такое желание у человека, даже если он и не поэт. И даже на войне. Написала много, но в памяти сохранилось несколько четверостиший:

О цветах ли думать в небе грозном,

Когда воздух порохом набит?

Иль о море, что во мгле морозной

Черной глубиной меня страшит?

Злобно лают в десять ртов зенитки,

Самолет в лучах. Ну как тут быть?

Жизнь, как говорят, висит на нитке...

Вот тогда чертовски жажду жить!

Вот тогда, до боли стиснув зубы,

Вырываясь из кольца огня,

Закусив от ярой злости губы,

Я шепчу упорно про себя:

"Ну, шалишь, - шепчу я в темь ночную,

Обращаясь к смерти, к ста смертям, 

Жизнь свою, хотя и небольшую,

Я, клянусь, без боя не отдам!

Буду драться. Ты меня ведь знаешь.

Сколько раз встречались по ночам

В тесном небе! Врешь, не запугаешь...

Убирайся ты ко всем чертям!

Ты меня не раз уже пугала,

Хохоча во весь свой рот пустой,

Ты грозила, пулями плевала,

Даже раз царапнула косой.

Ты шипела, усмехаясь мерзко:

"Догоню, живой тебе не быть!"

Я ж в ответ всегда бросала дерзко;

"Не боюсь! Хочу - и буду жить!"

В смысле мастерства эти стихи, вероятно, не выдержат критики. Но главная мысль и настроение переданы, по-моему, точно. Бороться! Без такого настроения летать на войне нельзя: собьют в два счета.

Самое страшное в опасных ситуациях - поддаться страху. Это не просто игра слов, а истина, проверенная на большом личном опыте.

Подходишь, например, к сильно защищенной цели. Знаешь, что сейчас начнется пальба. Ведь противнику все равно, на чем ты летишь - хоть на палочке. Он одинаково стреляет как по бронированному истребителю, так и по фанерному ПО-2. Каждый мускул, каждый нерв - туго сжатая пружина. Вот оно, началось! Вспыхнули прожекторы, ударили зенитки, застрочили пулеметы. И вся эта масса огня и света устремляется к твоему самолету. Тугие пружины нервов резко распрямляются, освобождается огромная энергия. Четко заработал мозг, руки и ноги быстро передают его указания на рули самолета. Раз-два! Раз-два! Поворот, скольжение, боевой разворот... Все работает четко, слаженно. Смотришь - уже и вышла из опасного положения. Пусть теперь дрожат колени, наверное, это просто следствие пережитого напряжения.

Но если подходишь к цели с липким страхом в душе и с дрожью в коленях не бывать удаче! Внутри нет заряда анергии, скованный мозг отдает ошибочные распоряжения, руки и ноги - как ватные, самолет нехотя подчиняется тебе. В таких случаях спасает только неточный прицел врага. После и колени не дрожат - они уже отдрожали свое.

Что же помогает нервам сжиматься в тугую пружину? Сила воли. А воля закаляется в борьбе. Значит - бороться!

Новый, 1945 год начался новыми успехами. Линия фронта, установившаяся по реке Нарев, была прорвана, войска 2-го Белорусского опять пошли в наступление.

В конце января наш полк впервые ступил на землю врага.

Восточная Пруссия. Богатые поместья. Мычат коровы на скотных дворах. Бродят свиньи, домашняя птица. Безлюдно. По всему видно, что хозяева бежали поспешно. До последнего момента сидели в своих помещичьих гнездах, на что-то надеялись.

Мы обосновались в местечке, где еще недавно жили отставные прусские генералы. На свои средства генералы содержали здесь школу фашистских разведчиц и диверсанток. Теперь в этом здании разместился полк советских летчиц. Вот ведь ирония судьбы!

Заместитель командира полка майор Амосова шла с кем-то из наших техников, присматривая подходящее помещение для техсостава. Заглянула в один дом: просторная комната, очевидно столовая. Первое, что бросилось в глаза, большой портрет генерала на противоположной стене. Посредине комнаты - стол. А за столом... Амосова вздрогнула: за столом, спиной к ней, сидел, склонившись, сам генерал в полной парадной форме!

- Руки вверх! - Она схватилась за пистолет. Генерал шевельнулся, медленно поднял голову и тяжело встал со стула. Рук не поднимал. Амосова держала палец на спуске. "Почему не поднимает? Наверное, в руках оружие... Стрелять?.."

- Руки вверх! - повторила Амосова.

- Товарищ майор, цэ ж я, Петро, чи вы меня не признали? - заговорил "генерал", поворачивая к ней испуганное яйцо.

От неожиданности Амосова чуть не нажала спуск. Это был один из работников БАО.

- Что за маскарад? - сердито спросила она, дрожащими руками засовывая пистолет в кобуру. Чуть ведь не убила своего человека!

"Свой человек" объяснял сконфуженно:

- Заглянул в хату. Дывлюсь - висит на стуле вот эта одежка. Ай, думаю, бедный генерал, так тикал, что не успел пиджачок надеть. Потом подумал: дай-ка примерю, может, и мне к лицу будет генеральская форма? Тесновата трошки, видите... Присел я к столу, попробовал наливочки и задремал. Дюже притомился сегодня за день...