Захар Прилепин - Подельник эпохи: Леонид Леонов

В редакции «Красного воина» бывал художник Вадим Дмитриевич Фалилеев, ученик Василия Васильевича Матэ, золотой медалист Академии художеств, профессор Строгановского училища. Профессура, видимо, не была достаточно доходным занятием, посему Вадим Дмитриевич вырезал на линолеуме для «Красного воина» рисунки, карикатуры, клишированные заголовки. Леонов тоже к нему заходил по редакционным делам, так и подружились; Леонов Фалилеева очаровал.

Еще в Херсоне Леонов выбил себе в политуправлении Шестой армии направление на учебу в Москве. Изначально он хотел направить стопы во ВХУТЕМАС – Высшие художественные технические мастерские.

Леонов не только умел рисовать, он вырезал по дереву, увлекался лепкой – и, судя по работам его, до нас дошедшим, делал всё это с умом и вдохновением. Фалилеев написал Леонову рекомендательное письмо. Однако во ВХУТЕМАС его не приняли. Владимир Андреевич Фаворский, книжный график, ксилограф, преподававший там, незадолго до экзаменов с Фалилеевым разругался. В итоге, как пришел Леонов со своим письмом, так и ушел: такие рекомендации Фаворскому были не нужны!

Отправился тогда Леонов в Московский университет на факультет филологии, и там случилась с ним другая, ставшая ныне классической, история: он завалился на Достоевском, которого знал чуть ли не наизусть и любил несказанно. Так и неясно до сих пор, то ли доцент А.Д.Удальцов, принимавший у Леонова экзамены, Достоевского не признавал в принципе, то ли суждения Леонова о великом писателе показались ему никак не соответствующими действительности. (Однако позже Удальцов Леонова разыщет и извинится. «Бес попутал!» – скажет о себе.)

В общем, учиться Леонову так и не пришлось.

Возможно, Фалилеев чувствовал в том некоторую вину – за неудачное свое рекомендательное письмо.

Прознав о том, что жилищные условия у Лёни Леонова бедственные (дядя Алексей как раз жениться собрался), Фалилеевы – и сам художник, и его жена, тоже художница, Екатерина Николаевна Качура-Фалилеева – предложили Леонову переехать к ним. А у них ведь еще и две дочери были подросткового возраста.

Леонов, конечно же, согласился: куда ему еще было идти. Так и появился он в Доме художников, на Большой Якиманке, 54.

К февралю 1922 года газета «Красный воин» начала хиреть. С 23 февраля по 5 марта она вообще не выходила, потом тираж снизился с 15 до 10 тысяч, и, в конце концов, после первомайского выпуска увязшее в долгах издание работу свою прекратило. Начинался нэп и стремительно подъедал все, что не окупалось.

Но в мае 1922-го, к искренней радости Леонова, его наконец-то демобилизовали.

Всё, война окончилась! Больше тебе ни «Красной вести», ни «Красноармейца», ни «Красного бойца», ни «Красного воина». В ближайшие семь лет Леонов не напишет ничего такого, что выдавало бы в нем бывшего журналиста и политработника. Скорее, напротив…

«Деяния Азлазивона»

Одну из первых своих серьезных прозаических вещей – «Деяния Азлазивона» – Леонов написал в декабре 1921 года в самый разгар работы в «Красном воине».

«Деяния…» очевидно дают понять, насколько далека была журналистская поденщина Леонова от потайного его дела.

Рассказ этот – уже настоящий Леонов, пошедший в путь свой и упрямо различающий ту дальнюю звезду, к которой влеком. Написаны «Деяния…» крепко, мастерски, в двадцать один год такие вещи получаться еще не должны; но, видимо, что-то сдвинулось тогда во временах и позволило совсем еще юным людям постигать вещи и седым мудрецам малодоступные.

Сюжет рассказа «Деяния Азлазивона» таков: кочует по лесам ватага разбойников во главе с неким Ипатом, всего их 26.

(Заметим, что в мифологии цифра 26 не встречается вообще – а вот расстрел 26 Бакинских комиссаров в сентябре 1918 года стал одним из первых официальных советских мифов; слишком большого значения этому совпадению придавать не стоит, но определенные ассоциации имеют смысл.)

Долгое время разбойники «…вышагивали с кистенями да с песнями столбовые дороги, обдирали проезжих, вычесывали подчистую случайных незадачных людей, обрабатывали купцов на скорую, немилостивую руку».

«С ними тогда случай случился. О неверную рассветную пору вытряхнули из возка богатого купца, полоснули без писку, заглянули, а в возке баба барахтается, купцова жена. Светало, спешили, а баба окричала попусту душегубами Ипатовых робят.

А был во хмелю Ипат. Шибануло ему винным паром в голову, надвинулся на бабу растопыркой, гаркнул по всю грудь:

– А ты, непутная, встречного молодца, не отведав, не хули!

Вдарил ее наотмашь ножом, глухим концом, сердце вон вышиб.

Тут робята розняли на ней кохту – бабы-де золото на грудях прячут, а там, увидели, образок небольшой расколот разбойным ножом. Новгородский Нифонт, попалитель смущающих, на нем. Распался его взгляд надвои, и обе закосившие половинки того взгляда нелюбно в Ипата глянули».

Ночью к Ипату в «сонном явлении» трижды является святой Нифонт Новгородский, и разбойник решает прекратить дурные дела навсегда, уйти в скит.

Для поддержания своего ослабшего духа разбойники воруют из одной деревни попа Игната. Деревни наименование – Конокса; заметим, что в леоновские времена действительно существовало селение с подобным названием в Архангельской области.

Поп Игнат, как все священнослужители в прозе Леонова, мягко говоря, своеобычный. Молился, к примеру, о таком:

«– Да-ай, Осподи, чтоб дочка у Васьки Гузова рабе-ночка б от заезжева молодца понесла…

– По-одай ты мне, Осподи, приход вроде Коноксы, только побогаче. Да чтоб протопопица-т как кулебячка была!..

– Пода-ай, Осподи, отцу Кондрату сломление ноги…»

Получив себе такого знатного попа, ушли разбойники в «темную непроходимую дебрь».

«День-другой, кельи рядками повыросли. Третий-четвертый – частокол, а за ним ровик, защита от блудящего зверя. И в конец второй недели, нежданная, как цветок на болоте, маленькая церквушка зеленой маковкой зацвела во имя новгородского Нифонта.

В исходе той недели опять пришел Нифонт к Ипату:

– Отступаюсь от тебя на десять годов. Безустанным моленьем да зорким глазом сам себя все десять лет храни. Приступит к тебе Азлазивон, бес. Сам Велиар посетит тебя в месте твоем. Будь крепок. Сустоишь – приду, превознесу имена ваши».

Ипат принимает новое имя – Сысой, и скит его с той поры называется Сысоевым.

Нифонт Сысоя не обманывает: разбойников начинает донимать нечистая сила в самом разном обличье.

Корчевали как-то всей ватагою пни, в числе прочих бывших разбойников был мужик Никифор.

«Взмахнул Никифор над пнем, а пень-то поднатужился да и плюнул ему в рожу самую. У того и топор из рук повалился и сам пластом рухнул. А из пня выпорскнул черный мыш. <…>