Герман Раушнинг - Говорит Гитлер. Зверь из бездны

"Германский народ следует оградить от всякого контакта с рассадниками демократической заразы, — вернулся он на конец к прежней теме. — Иначе народ погибнет. Мы еще не знаем, куда приведет нас наше дело. Это гигантский переворот. Мы еще в самом начале пути. Но мы хотим революции. И мы не отступим. Я сознательно сжег за собой все мосты во внешней политике. Немецкий народ в нерешительности топчется на пороге своей судьбы — я заставлю его пойти по дороге, ведущей к величию. Только всемирная революция позволит мне достигнуть своей цели. Для немецкого народа нет иного выхода. Его нужно беспощадно гнать к величию, иначе он снова впадет в малодушие и фатализм".

По словам Гитлера, слабое руководство последних лет превратило Германию в мертвую зону, вокруг которой развертываются и крепнут движения прочих европейских наций. Если бы такое положение вещей сохранялось, Германия все больше и больше вытеснялась бы на задний план, погрузилась бы наконец в пучину безнадежного рабского прозябания, и ей бы никогда не удалось выбраться оттуда.

"Подобно тому, как в начале новой геологической эры крушение огромных материковых глыб изменяет весь ландшафтный порядок, как вздымаются горы, разверзаются трещины и возникают новые равнины и моря — так весь европейский порядок будет сметен гигантскими крушениями и извержениями. Чтобы сохранить себя в эту эпоху всемирных перемен, чтобы не сдвинуться с места и не перевернуться вниз головой — нужно стать твердым, как геологическая платформа. Для Германии существует единственно возможная реакция на усиливающееся давление — по собственной инициативе вмешаться в этот единый и неизбежный генезис новой исторической эпохи".

Гитлер сказал, что немецкий народ станет новым мировым народом и сможет дать свое имя грядущей эпохе, только если он подчинится внутреннему закону нового мирового порядка. Национал-социализм стал знаменем этого изначального немецкого движения более или менее случайно. Руководящая роль, принадлежащая национал-социализму, и его достижения, которых не вычеркнуть из истории немецкого народа, основаны на своевременном и полном осознании сути великих всемирных перемен, космического вихря, в который вовлечены все мы.

После обзора этих гигантских перспектив Гитлер вернулся к проблемам современности. Он повторил мою мысль о том, что другие страны могут теперь использовать любой повод, чтобы выступить против Германии. Согласно ЕГО мнению, следовало бы искоренить самоуправство, ввести абсолютную общенациональную дисциплину и исключить тем самым возможность всякой случайной провокации. Кроме того, он готов заключить любой договор, который обеспечит Германии определенную безопасность. "Я готов подписать все, что угодно. Я сделаю все, что может облегчить мне проведение моей политики. Я готов гарантировать любые границы, подписывать пакты о ненападении и договоры о дружбе с кем угодно. Некоторые недалекие люди считают, будто подобными средствами нельзя пользоваться, потому что может возникнуть такое положение, когда торжественное обещание понадобится нарушить. Но ведь любой пакт рано или поздно нарушают или признают недействительным. Вечных договоров не бывает. Дурак тот, кто, прежде чем подписать пакт, размышляет, сможет ли он выполнять его в любой ситуации. Почему бы не сделать людям приятное и не облегчить себе жизнь, если они считают что подписать пакт — значит что-то сделать и что-то урегулировать? Почему бы мне сегодня не подписать договор, который я завтра хладнокровно нарушу, если того потребует будущее немецкого народа?"

"Да, я заключу любой договор, — повторил Гитлер. — Это не помешает мне в свое время сделать то, что я считаю необходимым в интересах Германии". Затем Гитлер заговорил о польской политике и дал мне задание склонить к беседе с ним польского маршала Пилсудского. Улучшение отношений с Польшей было для него в то время особой проблемой. Он снова подчеркнул свою готовность заключить пакт с Польшей и даже пойти на большие уступки. Его понятия о Польше были весьма наивны. Это не удивительно, ведь по восточному вопросу его консультировал данцигский гауляйтер Форстер — он был баварцем и отзывался о поляках в выражениях, самым нежным из которых было "клопы". Его незнание было столь чудовищным, что еще в сентябре 1933-го, вернувшись из Нюрнберга, чрезвычайно гордый своим участием в первом крупном партийном съезде, он предложил прекратить недавно начавшееся "примирение" с Польшей и объявить ей войну. Он полагал, что Германия сейчас настолько сильна, что может уничтожить Польшу в несколько дней.

Гитлер был очень недоволен, когда я объяснил ему, насколько упрощенно оценивает ситуацию его "младший брат". Он тут же перевел разговор на описание грандиозных перспектив будущего Рейха. Он дал мне понять, что ошибка, совершенная Форстером от излишнего усердия, вполне поправима. Но никто и никогда не сможет понять величие наших задач одним лишь умом, не ощутив их сердцем и не отдаваясь им всей душой. Ему даже нравится такое усердие, потому что оно всегда выдаст настоящего революционера.

"Немцы тяжелы на подъем и любят удобства. Им не хватает революционного темперамента. Национал-социализм — первое настоящее революционное движение в Германии. Именно национал-социализм, а не марксизм, не буржуазные демократы 1848-го и не эти несчастные веймарцы. И мне нравится, когда мои соратники по партии желают невозможного".

Потом он снова заговорил о Лиге Наций. Он назвал ее коррумпированной и прогнившей, как все демократические учреждения. Он полагал, что Лига Наций не оказала бы ему никакого сопротивления. Ведь это всего лишь чиновники, которые трясутся за свое жалование. Впрочем, он бы с удовольствием воспользовался лексиконом Лиги Наций. Для него это не составило бы труда. "А уж мои соратники по партии сами догадаются, как понимать мои слова о мире во всем мире, разоружении и коллективной безопасности".

10. ГИТЛЕР РАСКРЫВАЕТ СЕКРЕТЫ СВОЕЙ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ

Прошло еще несколько месяцев, и Гитлер позволил мне ближе ознакомиться со своими внешнеполитическими планами. Это было в начале 1934-го. Гитлер возвратился в Берлин из Берхтесгадена. Мне наконец представился случай доложить ему о результатах моего визита к маршалу Пилсудскому. Гитлер принял меня очень дружелюбно и вынес мне благодарность за все, что я "сделал в интересах Германского Рейха". Он внимательно слушал меня и поначалу не делал никаких замечаний. Время от времени он задавал мне вопросы.

Заключение германско-польского пакта, что бы там не говорили критики из числа буржуазных националистов и военных, существенно облегчало положение Германии. Этот пакт мог бы положить начало созданию обширной Германской Федерации. Так называемые посвященные считали, что пакт продержится до тех пор, пока Германия сможет наконец, не опасаясь удара с Запада, отобрать у Польши бывшие прусские земли. Но и это "истинное" намерение Гитлера могло оказаться всего лишь слухом, распространяемым для успокоения партийных кругов. Гитлер охотно прибегал к камуфляжу — как в международных отношениях, так и в отношениях со своей собственной партией. Я сам полагал, что можно будет склонить Гитлера к проведению широкомасштабной политики экономического и политического завоевания Центральной Европы, и считал наши отношения с Польшей удачным началом для такой политики. Гитлера же прежде всего интересовали подробности моей беседы с Пилсудским — на их основании он пытался сделать выводы, насколько прочен будет этот пакт. Вдруг он задал мне давно назревавший вопрос: "Будет ли Польша сохранять нейтралитет, если я начну действовать на Западе?"