Осколки памяти - Владимир Александрович Киеня
В декабре 1987 года советско-польская комиссия учёных по изучению истории двух стран прямых доказательств вины СССР в массовом расстреле польских военных не нашла, однако в польском секторе ЦК КПСС была подготовлена «записка четырёх»20 о необходимости признать вину сталинского режима в интересах дружбы с социалистической Польшей. Её подписали секретари ЦК члены Политбюро А. Н. Яковлев, В. А. Медведев, министр иностранных дел Э. А. Шеварднадзе и министр обороны маршал С. Л. Соколов. Однако тогда записка на Политбюро ЦК КПСС не рассматривалась. Поэтому Заключение комиссии Бурденко было официальной точкой зрения до 13 апреля 1990 года, когда президент СССР М. С. Горбачёв признал ответственность НКВД СССР за это событие и передал президенту Республики Польша Войцеху Ярузельскому «копии документов» о судьбах польских военнопленных.
Зачем он передал полякам не рассекреченные тогда документы? Какой реакции от Польши ждал? Понимал ли, что наносит нашему государству огромный политический и материальный урон и обострение на долгие годы отношений с Польшей?
14 октября 1992 года копии ключевых документов Политбюро ЦК КПСС, связанных с Катынью, хранившиеся в секретной Особой папке Архива ЦК КПСС, по распоряжению Б. Н. Ельцина были вручены главой Государственной архивной службы Рудольфом Пихоя президенту Польши Леху Валенсе и таким образом обнародованы. Это позволило развернуть в польской печати открытое обсуждение «катынских» вопросов, и версия о виновности НКВД (до сих пор не доказанная) получила в Польше повсеместное распространение.
После так называемого «обнародования кремлевских» документов в польско-российских отношениях начался новый этап. И в споре с Россией Польша, доказывая свою точку зрения, апеллировала именно к этим документам. В апреле 2006 года 70 родственников погибших в Катыни польских офицеров обратились в Европейский суд по правам человека по поводу ненадлежащего расследования Россией обстоятельства этого преступления. Претензии к России, если исходить из международных норм компенсаций, могут в будущем составить до 4 миллиардов долларов США. Но Московский городской суд признал законным отказ рассматривать жалобу родственников польских офицеров, расстрелянных в 1940 году в Катыни. Судья сослалась на содержание в материалах дела сведений, составляющих государственную тайну.
Дошло, вероятно, до правителей России, что любая болтовня или «раздевание» догола перед всем миром стоит огромных денег.
Фальсификация
Горькую лепту в искажение правды внесло и постановление Госдумы России от 26 ноября 2010 года, опять-таки являющееся документом сугубо политическим. 18 июня 2010 года заместитель председателя комитета Госдумы по безопасности Виктор Илюхин потребовал провести парламентское расследование по поводу достоверности катынских документов, обнаруженных в «закрытом пакете № 1», якобы хранившемся в сверхсекретном архиве Политбюро ЦК КПСС.
Для этого у Илюхина были все документальные основания в виде фальшивых черновиков катынских документов, сверхсекретной папки № 29 с фальшивыми документами якобы 1940 года, поддельных печатей и штампов. Все это Илюхин продемонстрировал депутатам.
Выяснилось, что все документы были сфальцифицированы группой специалистов под руководством А. Н. Яковлева во время «перестройки» по прихоти «нового мышления» Горбачева. Однако депутаты приняли сфальфицированную версию «Катынского дела» как верную и бездоказательно признали ответственными за расстрел в 1940 году польских офицеров довоенное советское руководство.
В результате предположительное количество расстрелянных поляков в Катыни завысили в 12 раз — с 1 803, столько насчитали в 40-е годы, до 21 857 человек, это только при 22 трупах, реально опознанных поляков!21
Таким образом возникновению и закреплению в общественном сознании как российских, так и польских граждан весьма далекой от истины польской версии «Катынской трагедии» помимо всего прочего способствовали, мягко говоря, непродуманные ее оценки, сделанные руководителями СССР и России Горбачевым и Ельциным. Специалистами в области истории они оба однозначно не были.
Ради того, чтобы угодить «западным партнерам» и сделать очередной шаг в «разоблачении сталинизма», я предполагаю, что они не гнушались никакими подтасовками и использованием крайне сомнительных «папок», «свидетельств» и «материалов». Не каялись, каяться не в чем, а просто предавали память своих отцов, дедов и братьев. Эти негативные моменты никоим образом не способствуют объективному и беспристрастному изучению противоречивых и трагичных событий 1939–1940 годов. Судеб польских офицеров, оказавшихся в СССР в том числе…
Почему именно поляки?
Сам Закиров не поясняет, почему его заинтересовали дела, связанные с Польшей. Вероятно, потому, что в Смоленском Управлении КГБ по сравнении с другими управлениями таких дел было много, если не большинство. Иименно в Смоленск зачастили польские журналисты, дипломаты, с которыми он инициативно вступил в контакт.
Вот что Закиров пишет сам по этому вопросу: «Разбирая свои записки из частного расследования за 1989 и 1990 годы, я специально выбрал сведения о репрессиях в отношении польских граждан и тех, кто указывал в анкетах: национальность — поляк. Этим мне хочется показать, в какую, мягко выражаясь, «атмосферу» попали (чуть позже — в 1939 г.) пленные польские офицеры, что происходило в стране, которая взяла их в плен.
Все нижеприведенное мне стало известно в процессе работы в архиве КГБ Смоленской области. После заявления генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева о дальнейшем пересмотре дел репрессированных, я, занимаясь пересмотром, работал с архивными документами. Помню, как меня просто поразил масштаб репрессий. Я практически впервые столкнулся с реальной правдой, во мне все перевернулось за первую же неделю работы в архиве, я стал другим человеком… Пересмотрев несколько дел, я шел в подвал за новыми пыльными делами (это был тот самый подвал, где производились расстрелы, в том числе и польских офицеров из Козельского лагеря). Мертвые архивные дела и люди, по ним уничтоженные, заговорили, закричали, прося нас, живых, о правде и выходе из забвения. Несмотря на спешку и риск, я стал делать выписки из дел»22…
Все познается в сравнении
Уважаемый читатель, я знаю работу по реабилитации жертв политических репрессий изнутри. Хочу сравнить действия Закирова и сотрудников нашей группы по реабилитации УКГБ СССР по Свердловской области, в работе которой в течение 4-х лет я принимал участие именно в этот период: 1989–1992 годы.
Ни у кого из нас в роду не было репрессированных лиц, при поступлении на работу в органы госбезопасности всех тщательно проверяют. И то, с чем мы столкнулись, читая архивные дела, было для нас, как и для Олега Закирова, неизведанным, страшным, шоковым. В УКГБ с утра выстраивались очереди в приемные, вместо одной приемной стало более десяти. Количество заявлений о реабилитации увеличилось в тысячи раз. Подавляющее большинство заявителей относилось к нам откровенно враждебно, ежедневно нас оскорбляли родственники репрессированных в 30-е годы.
