Ольга Ерёмина - Иван Ефремов. Издание 2-е, дополненное
Двадцать – двести – две тысячи… Когда Иван проползал по гладким наклонным ходам доисторических времён, ему казалось, что жители бронзового века где-то совсем рядом. Такими близкими представлялись два тысячелетия на фоне 250 миллионов лет, когда образовывались медистые песчаники, когда водные потоки несли с высоких Уральских гор рудные растворы, замедлялись и осаждали их в низинах, где обитали хищные диноцефалы[86], растительноядные венюковии и горгонопсии.
Время расслаивалось, но не разрывалось, всё яснее вырисовывалась кровная связь человека с глубинами Земли – и с космосом, частью которого является наша планета. В Каргалинских рудниках вызревали не только темы будущих научных работ палеонтолога Ефремова, но укреплялись основы мировоззрения, благодаря которым исследователи творчества Ефремова отнесут его к плеяде русских космистов.
Палеозоологический институт
Осень для геологов и палеонтологов – время новостей. Возвращаются из экспедиций друзья и коллеги, всем хочется поделиться находками. Да и в музее всего накопилось довольно.
Одной из таких новостей для Ивана стало получение письма из Германии от Отто Пратье. Имя этого геолога-тектониста называлось в череде самых выдающихся учёных немецкой школы. Иван догадался, что пришёл ответ на рукопись, посланную им в журнал «Geologische Rundschau». Написать туда он решил после того, как познакомился с основами геологии и общей истории лика Земли, в частности, с теорией рельефа океанических впадин. Тектонисты полагали, что тектонические впадины – это ровные подводные долины с равномерным слоем осадков. Вспоминая мели и течения Азовского, Охотского и Каспийского морей, сопоставляя прочитанное с собственным опытом морехода и лоцмана, Иван пришёл к выводу, что океанские впадины должны иметь сложный рельеф и свою геологическую историю. Подводные хребты на дне впадин не могут быть покрыты слоем осадков, которые должны будут скапливаться в низинах, значит, хребты доступны изучению. (Да, то, что сейчас кажется очевидным, приходилось доказывать!)
С волнением разворачивал Ефремов письмо от именитого учёного[87]. Призвав на помощь знание немецкого (спасибо школе!), Иван читал обескураживающий ответ. Пратье писал, что взгляды Ефремова – домыслы и невежество дилетанта, а дно океана ровное и покрыто сплошным толстым слоем осадков. Глубокое возмущение наполнило душу молодого учёного. Письмо не поколебало его уверенности в собственных взглядах, но дало ему пример косности в науке.
В 1929 году по всей стране геологи вели съёмку местности. К работе были подключены и студенты. Студент Носов, работавший на Волге, в Татарии, обнаружил в одном из ничем не примечательных оврагов крупные кости. Правда, кости рассыпались при попытке взять их, но в отчёте студент упомянул об этой находке, возраст которой определили как верхнюю пермь. С ней на много лет свяжет свою судьбу палеонтолог Ефремов, но будет это позже. А пока верх берёт геология.
Работая над отчётом по Каргалинским рудникам, Иван ощутил необходимость шире взглянуть на вопрос добычи медной руды в Приуралье, его интересовали другие известные рудники к северу от Каргалы, вопрос образования медистых песчаников. Для определения перспектив разработки меднорудных месторождений следовало расширить район поисков.
Археологи, раскапывая древнее городище, описывают каждую найденную бусину. Кажется, что это необычайно скучно. Но наука начинается с внимания к любой, порой малозаметной, детали. Такими бусинами для палеонтолога становятся даже самые мелкие находки.
Перед Ефремовым возникла задача: для установления фауны медистых песчаников следовало расширить район поисков – но на сей раз бумажных: надо собрать максимально возможные данные по всем находкам, сделанным в Каргалинских рудниках. Многие из них хранились в частных коллекциях за рубежом, некоторые – в музеях других стран. Описать и систематизировать эти находки, сравнить с теми, что хранятся в СССР, и сопоставить с фаунами других местонахождений… Эта задача станет магнитом, который четверть века будет притягивать мысли Ефремова.
Однажды под сводчатые потолки светлого вытянутого зала, где на фоне живописного панно высился громадный скелет индрикотерия, а вдоль стен, увешанных бивнями, стояли стеклянные витрины с челюстями и позвонками древних животных, вошёл незнакомый Ивану человек. На вид ему было лет двадцать семь. Ищущий взгляд обратился к Ивану.
– Я хотел бы показать свои находки, – с сомнением оценивая юный возраст научного сотрудника 2-го разряда, сказал гость после знакомства.
– Валяйте! – разрешил Ефремов.
В кабинете гость выложил на стол несколько окаменелостей.
– Что за ерунду вы принесли! – воскликнул насмешливо Иван, оглядывая находки.
– Я взял с собой лишь то, что смог.
Гость не на шутку оскорбился и хотел было покинуть кабинет, но Иван остановил его.
– Погодите, погодите. Вы это сами добыли? Где? Ах, в Казахстане, в верховьях Иртыша… А вот это ценно!
Так началось знакомство Ивана Антоновича и Юрия Александровича Орлова. Увидев искренний интерес Ивана, Юрий Александрович рассказал, что в Казахстан он ездил по собственной инициативе, во время своих отпусков и на свои средства. Сначала Орлов был биологом, специализировался в гистологии, был учеником академика Алексея Алексеевича Заварзина, который славился строгой подготовкой своих подопечных, требовал от них не только знания своей специальности, но и широкой биологической эрудиции. Орлов занимал уже довольно высокий для молодого учёного пост старшего преподавателя Военно-медицинской академии, когда неожиданно увлёкся палеонтологией, увидев в ней возможность объяснить кардинальные вопросы биологии, исследовать причины возникновения морфологических структур. К удивлению коллег, он начал по совместительству заниматься новой для себя наукой в Центральном геологоразведочном институте, но это не удовлетворяло желания глубоко погрузиться в мир древних животных.
Во время самостоятельных экспедиций Орлов открыл в Казахстане несколько местонахождений прошлых эпох. Самое большое открытие он сделал на Иртыше, возле Павлодара – нанёс на карту гигантское местонахождение ископаемых млекопитающих.
Несколько месяцев – и Юрий Александрович станет ближайшим помощником Алексея Алексеевича Борисяка, которому требовались энергичные сподвижники: по музею ходили слухи о превращении палеонтологии в самостоятельную «боевую единицу» советской науки.
И действительно: вскоре стало известно, что в Академии наук по инициативе Борисяка и Петра Петровича Сушкина готовится создание отдельного института по проблемам палеонтологии. Весной 1930 года на базе остеологического отдела и Северодвинской галереи Геологического музея такой институт был создан. Именовался он Палеозоологическим[88], сокращённо, по моде того времени – ПИН. Иван автоматически стал сотрудником института. Возглавил его академик Борисяк, которому было уже около шестидесяти. Заместителем стала энергичная дама сорока восьми лет – Александра Паулиновна Гартман-Вейнберг, до увлечения палеонтологией занимавшаяся сравнительной анатомией в Медицинском институте.
Гордостью института стала уникальная музейная экспозиция, которая располагалась в двух больших залах и была открыта для посещения. Препараторы и реставраторы трудились над обработкой экспедиционных сборов, за счёт которых коллекцию планировалось значительно увеличить.
Академическая зима в этот год выдалась особенно кропотливой. Иван поставил себе целью собрать все имеющиеся в наличии палеонтологические материалы по Каргалинским рудникам. Судьбы многих находок были весьма причудливыми: так, челюсть пресмыкающегося, найденная ещё при Екатерине, попала в руки агенту английской меднорудной концессии, а тот направил её в Австралию.
Чтобы установить места хранения и историю находок, штудировал отечественную и зарубежную литературу: где, в каком музее или частной коллекции хранятся упомянутые в отчётах образцы? Можно ли получить их для изучения? Если нельзя сами образцы, то, может быть, пришлёте гипсовые слепки? Письма написать было не долго, гораздо сложнее было дождаться ответов, и дело затянулось на годы.
Между тем вопрос добычи медной руды остро стоит перед страной, которая начинает второй год первой пятилетки. Ефремов с увлечением, со всем жаром пылкого сердца продолжает работу по обследованию меднорудных месторождений, но в новом году уже по поручению Инцветмета[89]. В качестве прораба Каргалинской геолого-поисковой партии Иван вновь приезжает в хутор Горный и снова останавливается у Самодуровых. С горечью узнаёт он, что старый штейгер, с которым они прошли опасный путь под землёй, умер.
