Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

О первом знакомстве отца с Челомеем я рассказывал. Оно произошло, когда я еще учился в институте и вообще не подозревал о существовании такого очень засекреченного ракетного конструктора.

В чем же дело?

Бывшим конкурентам таким не очень достойным способом хочется бросить тень на достижения Челомея и оправдать свои провалы. Однако в технике содеянное говорит само за себя.

Бывшие политики, ищущие любые оправдания своему участию в заговоре против отца, тоже разыгрывают «челомеевскую» карту. Один из таких «воспоминателей» — бывший московский партийный секретарь Николай Егорычев. К ракетным делам он касательства никакого не имел, но теперь охотно о них рассуждает. В его интерпретации оказывается, что отец создавал челомеевскую фирму исключительно под меня. Глупость несусветная. Хотя бы потому, что в ОКБ-52 у Челомея я дослужился до должности заместителя начальника отделения конструкторского бюро, с маленькой буквы, по терминологии Авиапрома. Запутавшись в созвучии с ОКБ (Особое конструкторское бюро), «специалист» Егорычев возводит меня в ранг заместителя Челомея и на этом строит свои домыслы. Но Челомей был Генеральным конструктором ОКБ-52, а я — заместитель начальника КБ-4 в ОКБ-52. Между мною и Челомеем выстраивались: начальник КБ-4 Валерий Ефимович Самойлов, заместитель Главного конструктора (это такой титул) по оборудованию Владимир Владимирович Скачков, заместитель Генерального конструктора Аркадий Ионович Эйдис. А уже там, в вышине, над Эйдисом сидел сам Челомей. Сидел, кстати, даже в другом здании, в главном. Наше КБ располагалось в отдельном лабораторном корпусе, объединившем управленцев, радистов и электриков.

Финансировать только ради меня организацию, где я, управленец, а не ракетчик, даже теоретически не мог подняться выше не очень высокой должности заместителя по оборудованию, лишено какого-либо смысла. Захоти отец, он мог бы создать под меня конструкторское бюро или исследовательский институт, как Берия организовал КБ-1 под своего сына Серго или Устинов — лазерный НИИ для своего Коли, или вспомним, наконец, ОКБ Артема Ивановича Микояна.

В отношении Артема Ивановича счет особый, какова бы ни была история организации его КБ, но славу конструктора великолепных МИГов он завоевал сам. Теперь даже не скажешь, кто из братьев более славен старший, Анастас Иванович — политик, или младший, Артем Иванович — конструктор.

Отец ничего подобного под меня и не собирался создавать. Я работал у Челомея потому, что мне, не отцу, было интересно там работать, а отец патронировал Челомею не больше, но и не меньше, чем Королеву или Янгелю. И по тем же чисто деловым соображениям.

Посмотрим теперь под другим углом.

Влияло ли само мое присутствие на отношение чиновников к ОКБ Челомея? Без сомнения, да. Многие дела в связи с этим решались легче, и даже неразрешимые проблемы рано или поздно разрешались. Но главное, я служил как бы щитом, оберегавшим Челомея от ненависти его главного врага, Председателя Военно-промышленной комиссии Совета Министров СССР, заместителя главы правительства, всесильного Дмитрия Федоровича Устинова.

Сказать, что Устинов не любил Челомея — значит не сказать ничего, он его ненавидел. За что конкретно Устинов ненавидел Челомея, не знает никто, а может быть, этого не знал и сам Устинов. Но ненавидел он Челомея люто.

Кое-кто, в основном люди далекие и от ракет, и от того времени, объясняет, что сталинист Устинов на самом деле ненавидел не Челомея, а отца. Через отца он ненавидел меня. А уж от меня ненависть отсвечивала на Челомея Занятная, почти фрейдистская история. Не знаю, что чувствовал сталинист Устинов, — тогда каждый второй чиновник мог считаться сталинистом, — но зампред Совета министров Устинов до поры до времени относился к Председателю, к отцу, вполне лояльно.

Гуляет еще одна, совсем уж несостоятельная версия причины устиновской ненависти к Челомею. Согласно ей, зарвавшийся Челомей как-то продержал Устинова более часа в своей приемной и тем самым вызвал ответную реакцию. В такое могут поверить лишь абсолютно несведущие в бюрократическом этикете люди. Не только заместитель главы правительства Устинов, но и министр, заместитель министра, начальник главка никогда не спрашивали у секретаря разрешения войти в кабинет Генерального конструктора, не важно, Челомея, Туполева или Королева. Максимум на ходу бросят «У себя?» — и тут же откроют дверь.

Челомей, как и все остальные. Генеральные и Главные, согласно этикету, встречал гостей устиновского ранга у порога не кабинета, а здания. Однажды он замешкался, и главнокомандующий ПВО страны маршал Владимир Александрович Судец оказался у парадного подъезда ОКБ первым. Не обнаружив Челомея, маршал развернулся и укатил восвояси Челомей с большим трудом и только через год заполучил его обратно.

Или другой вариант (его приводит в своей книге Поляченко), что якобы Устинов 11 февраля 1963 года опоздал на Совет обороны в Филях, и ему преградили дорогу бдительные охранники из Девятого управления КГБ.[120]

Это предположение столь же нелепо, как и предыдущее Удостоверение Устинова, Заместителя Председателя Совета министров СССР не только открывало перед ним все двери, включая беспрепятственный, в любое время, доступ к самому Хрущеву, но офицеру КГБ при виде его предписывалось только одно — взять под козырек.

Ненависть Устинова к Челомею не лежит на поверхности, она коренится где-то глубоко, возможно в подсознании. У меня есть собственное, бюрократическое и, тем самым, логическое объяснение. Челомей для Устинова чужак, представитель «враждебной» ему структуры — авиационной промышленности. Я уже писал, как министр-пушкарь Устинов после войны взял под свое крыло отвергнутую авиаторами ракетную технику, выпестовал ее в своем министерстве, запустил межконтинентальную ракету, потом спутник, затем человека в космос. И тут, в апогее славы, как чертик из шкатулки, выскакивает Челомей и заявляет, что он, авиатор, может делать ракеты лучше пушкарей. Устинов, обладавший тонким инженерным чутьем, понимал, что Челомей прав и тем самым очень опасен. Если его не придушить в зародыше, он действительно сделает ракеты лучше Королева и Янгеля. Самое простое и бюрократически логичное решение — не допустить Челомея ни к баллистике, ни к космосу, пусть клепает свои самолетики, крылатые ракеты для моряков.

В таком раскладе я Устинову портил всю игру, сидел в челомеевском ОКБ занозой, которую никак не выковыряешь. Никаких постановлений правительства я в частном порядке, через отца, не проталкивал. Мне подобное в голову не приходило, да и отец бы не позволил. «Семейственности» в делах он не терпел. Все шло своим порядком, через министерство, Военно-промышленную комиссию, Оборонный отдел ЦК. Другое дело, что на прогулках я рассказывал отцу о своих делах, когда-то о школьных, потом об институтских, а теперь о ракетных: чем занят на работе, что у нас придумали новенького. «Принять меры» против Челомея Устинову было затруднительно: начнешь его «приводить в чувство», и все через меня тут же выйдет наружу. Это бессилие, невозможность раздавить чужака постоянно раздражали Устинова, ярили его.