Николай Японский - Дневники св. Николая Японского. Том ΙI

5/17 мая 1893. Среда. Аомори. Куроиси.

Утром в Аомори о. Борис крестил двоих детей, потом у Павла Минамото нам предложен был завтрак, после которого мы простились с братнею и сели в дилижанс, нанятый за 3 ены 60 сен до Куроиси. 9 ри. Нас сопровождал Андрей Оказаки, присланный Церковью Куроиси навстречу. Дорога до Куроиси — как раз в период делания ее, — вся загромождена нераздробленным булыжником, по которому мы и должны были прыгать с опасностью каждую секунду сломать спину, — словом, в ад, должно быть, не хуже дорога. Местность бедная; кто мечтает о чистоте японских жилищ, будто бы повсюдной, пусть приедет сюда и посмотрит, в каких грязных соломенных лачугах живет бедный японский люд, по крайней мере, в Цунгарской Области. В Намиока, за 2 1/2 ри от Куроиси, нас встретили еще двое христиан Куроиси, молодой Филимон, с принятием христианства исправившийся от дурного поведения, и старик Иона, китайский ученый, содержатель частной школы японско–китайской грамоты. Иона на одну ногу совсем калека, тем не менее предложил мне свою тележку–дзинрикися, чтобы тропинкой по полям, и короче, и покойнее, доехать до Куроиси, — сам же хотел сесть на мое место в дилижансе, долго я отказывался, но тщетно, — японская вежливость победила, и я сел в его тележку, но мало было выгоды, здесь поминутно нужно было выходить из тележки пред мостиками на канавах. В пятом часу прибыли, наконец, в Куроиси, — гораздо прежде дилижанса; остальные братья и сестры все налицо ждали в церковном доме. В ожидании дилижанса, занялись рассмотрением метрики, очень, впрочем, несложной. Крещеных здесь только 20; из них ныне в других местах 4, умер 1, — остальные 15 все здесь, в 7 домах, из которых в трех все христиане, по три в каждом. Из 15–ти христиан 9 мужчин, 3 женщины, 3–ое детей. Слушателей вновь 2, из которых один завтра будет крещен.

На богослужение по субботам и воскресеньям собирается 5–6 человек. С Пасхи начато по субботам после службы «ринкооквай», — христиане сами объясняют Православное Исповедание; катихизатор Иоанн Котера слушает и, если нужно, поправляет. Еще: в первое и третье воскресенье каждого месяца вечером приходят христианки и, Котера рассказывает им Священную Историю Нового Завета и учит церковному пению. «Отчего же христиане также не приходят в это время?» — Спрашиваю. — «Оттого, что христианки стеснялись бы при них, — их всего три», — отвечает Котера.

С нынешней Пасхи христиане положили ежемесячно жертвовать на церковные расходы — каждому не менее 1 сена; прежде было положено 7 сен, но бедные–де не могут. Собирается ныне пожертвований сен 50 в месяц, которые и употребляются на свечи, масло, ладан и уголь. Временные пожертвования (риндзи) бывают к большим праздникам; в нынешнем году к Рождеству и Пасхе христианами пожертвовано более 9 ен, — все эти деньги в праздник же и расходуются — на угощения себе и язычников; если что остается, то идет на украшение молитвенной комнаты.

Здесь, по–видимому, тоже немалая дороговизна: за полдома, составляющего грязное помещение для молитвенной комнаты и катихизатора взимается 2 1/2 ены в месяц.

В семь часов начали всенощную пред Вознесеньем. Читал школьный учитель Петр исправно, только несколько спешно, пели мужские голоса, басовые, умело и бойко; видно, что катихизатор Иоанн Котера старался учить; сам сошел с нот только в некоторых местах, почти все поет правильно. Было довольно длинное поучение, темой которого послужили первые три прошения Молитвы Господней; речь направлена была отчасти к язычникам, которых набралась полная комната. Потом убеждал завести «коогиквай», который тут же и учредили, избрав время и людей.

Предложен был ужин, от которого мы не отказались, хотя было поздно.

6/ 18 мая 1893. Четверг.

Вознесенье.

Куроиси. Хиросаки. Икарисеки.

Утром с шести часов о. Борис крестил одного. Потом отслужили обедницу, за которой новокрещенный приобщен запасными Святыми Дарами. После поучения и потом чая, отправились посетить дома христиан. Бедных нет, живут исправно; по домам кое–где сказаны были краткие поучения еще язычникам, или собравшимся соседям, особенно длинное было в доме Филимона, где мать его собрала соседок, усадила своих детей и попросила слова.

В полдень вернулись домой, наскоро пообедали и, простившись с братией, отправились дальше в Хиросаки. Особенно трогательно простился старик — учитель Иона, с длинной седой бородой и костылем; в доме у него нельзя было быть, ибо живет у людей, не любящих христианства; вернувшись с посещения домов, застали его и жену в церковном доме, у очага, с печальными лицами; я думал, что он скрывает свое христианство, но, простившись с ним в церковном доме и отправившись, мы встретили его на улице, и он среди улицы положил свой костыль и припал к земле, кланяясь моей тележке и потом следовавшей за мной о. Бориса.

Кстати об о. Борисе. Сегодня на крещеньи слушаю: о. Борис поминает на ектениях после Императора Сёогуна: это значит, как переведено было крещение еще при Сёогунах, и как переписано оно с тогдашней рукописи, так и употребляется о. Борисом, буквально слово в слово, с Сёогуном в том числе, хотя уже двадцать шестой год идет, как сёогунство уничтожено. Спрашиваю после службы: «Отец Борис, какого это вы Сёогуна поминали? Ведь его уже двадцать пять лет нет».«Ах, я и не подумал об этом!» — спохватился он. И такой–то вот механизм даже в лучших христианах в Японии!

Когда вышли в Куроиси из церковного дома садиться в тележки, я увидел, кроме наших с о. Борисом, еще 5–6 других.«Это для чего же?» — спрашиваю. — «Проводить нас пусть братия не беспокоится». — «Петр Бан (катихизатор Хиросаки) просил братий побольше приехать на энзецу», — отвечает Котера. Странным мне это показалось, но разбирать было поздно, все равно братию не удержишь.

В три часа приехали в Хиросаки. 4 ри от Куроиси. По дрянным улицам доехали до церковного дома, тоже на неказистой улице. Пред домом, вопреки обычаю, никого, а бросилась в глаза доска с большим листом на ней, где крупно выведено мое имя, с объявлением, что я сегодня даю энзецу. Выскочившему навстречу катихизатору Бану я велел убрать доску и вошел в церковный дом, там тоже никого, кроме трех юношей, сидящих у очага. Вероятно же соберутся к службе, подумал я, и, взошедши наверх, где устроена молитвенная комната, спросил метрику. Развертываю к лицу, где записаны крещеные. «Где же они?» — Спрашиваю у Бана. «Да вот же», — указывает он на первый лист, где мелким шрифтом, действительно, двое и на втором, где лепится один. «Только–то? Что же значат твои великолепные письма, что такие–то и такие, люди почтенные и многие, слушают и поучаются. По крайней мере, много слушателей?» — «Пять человек». — «Между прочим, вот эти трое юношей внизу, которые даже и поздравствоваться не удостоили?» — «И они». — «Один в отлучке из города, двое других — врачи, заняты». — «Итак тут нет еще и заведения церковного, ни молитвы общественной, ничего другого. А просишь церковную икону, которая вот и стоит в пустой комнате, просишь много книг, которых читать некому». — Молчит Бан, ибо видит, что не в меру нахвастал. — «Зачем еще беспокоить братии? Вот из Куроиси едут по твоему требованию, к чему?» — «Тут знают христианство только по протестантству, надо энзецу устроить, как протестанты делают». Не выдержал я, разбранил Бана, больно уж мне ненавистно это поползновение некоторых из дрянных наших катихизаторов — обезьянничанье недоверков! Нам, православным, для которых образцы только в Священном Писании и в Церковной Истории, подражать этим выродкам христианства — протестантам, у которых даже и учения нет, нет и проповеди (секкёо), а есть только это мерзкое пустоговорение (энзецу), хоть кого взорвет это опозорение себя, самооплевание православного «проповедника»! — Велел я тотчас же взять места в дилижанс; и отправились мы с о. Борисом дальше. Внизу комнату наполняли приехавшие на энзецу братия из Куроиси; оставили Бана светить пред ними глазами.