Еремей Парнов - Под ливнем багряным: Повесть об Уоте Тайлере

— Я давно просил кума Уила собрать вас в каком-нибудь тихом местечке, где бы мы могли спокойно потолковать, — хрипловатый, суровый голос незнакомца оказался под стать всему его облику. — Долгонько пришлось мне ждать, ну да ничего — всякая большая работа требует подготовки. Это-то нам знакомо…

— Беда у всех одна, а бедствуем в одиночку, — словно оправдываясь, подтвердил Хоукер. — Пришлось порядком побегать за вами, братья. Спасибо Джону Каменщику. Без него мы бы вряд ли смогли собраться.

— Так-так, верно говоришь, Уил, — одобрительно кивнул незнакомец. — Беда хоть и общая, но каждый борется с ней, как умеет. Лишь за себя, за свою землю, за свою общину. Один только бог за всех. Справедливо ли это?.. Как тут не похвалить Джона Каменщика за добрую помощь? У них, каменщиков, дело поставлено крепко. Общество заботится обо всех вместе и о каждом в отдельности. Неважно, где ты живешь — в Лондоне, Станфорде или Тонбридже, — всюду тебя встретят как родного, накормят и обогреют, помогут советом. Скажи-ка нам, Джон, смог бы ты без помощи братьев по цеху разыскать всех этих достойных людей?

— И думать нечего! Англия велика, — привстал Джон Каменщик. Его воспаленный лоб был обезображен свежим клеймом.

— Ни ног не хватит, ни сил… Нипочем бы нам не встретиться, если бы не подсобили добрые мастера. От графства к графству, от сотни к сотне, от деревни к деревне выводили на верный след. Да и то сказать, раньше мы бы куда быстрее спроворили. Теперь же настали такие черные дни, что и словами не высказать. Наше общество понесло особо тяжелый урон. Хватают всех без разбору. За то, что стоим друг за дружку, за нашу общую клятву, за тайные знаки, по которым узнаем братьев. Поэтому мне особенно приятно, что удалось все-таки сделать доброе дело. Теперь бы мне с ним уж не справиться. Куда я денусь с этой дьявольской меткой? На первом же перекрестке схватят. Вот и таюсь в чаще, как вор. Уж как нам, каменщикам, досталось, не приведи господь никому…

— Брат Уил верно сказал: беда у нас общая, — соболезнуя, но как бы с насмешкой покачал головой незнакомец. — Каменщики первыми добились повышения платы за труд, вот и терпят больше других. Но не за клятву, не за цеховые тайны, а за один-единственный пенни, который сумели вырвать у грабителей. Взгляните все на нашего Джона, — он повелительно поднял руку. — Вот она, расплата за прибавку. Горит буква позора, взывает к отмщению.

— Как будто одних каменщиков клеймят! — проворчал кто-то из вилланов. — Попробуй уйди из манора, так тебя живо в башню упрячут.

— Правильно, — одобрил незнакомец. — Всем плохо. Ни виллан, ни хлебопашец-хозяин не вольны искать лучшей жизни в нашей свободной стране. Нам нужно кормить детей, и мы готовы обойти полсвета ради лишнего пенса, а нас сажают за это в тюрьму. Сначала на сорок дней, потом на полгода, а ежели словят в третий раз, то не взыщи — волокут к палачу. За что, спрашивается? За недобросовестность! Это нас-то, жнецов и сеятелей, свинопасов и кузнецов, косарей и плотников? Мы трудимся до седьмого пота на нашего лорда, на церковь, на короля, и нам некогда думать про совесть. У нас ее действительно нет. Вот у сборщика налогов, готового вырвать последний кусок хлеба из нашего рта, этого добра в избытке. Словом, сиди на одном месте и не ропщи. Ты не смеешь даже мечтать о том, чтобы улучшить свое жалкое существование. Как мы дошли до такого положения, братья? Свободные англичане! На нашей стороне закон. Разве он защищает только дворян? А нас с вами — нет?

— Свободные! Ишь, нашел, чем гордиться. А мы кто? — яростно выкрикнул одноглазый виллан, упруго спрыгнув с ветки. — Сервы? Тягловый скот?

— Ты не горячись, брат, — охладил его Уильям Хоукер. — Лучше расскажи про себя людям. Пусть узнают, кто ты и откуда, а там сообща и решим, как с тобой быть.

— Чего тут решать? Я такой же человек, как и все!

— Неужели кто-нибудь оспаривает это? — незнакомец удивленно огляделся. — Почему ты сидишь в стороне от всех? Здесь твои братья, такие же обездоленные, — он кивнул на старика в залатанной котте, сидевшего рядом с двумя бородатыми шропширцами. — Уверяю, что они встретят тебя, как доброго друга.

— А другие? Ты сам, например? — с вызовом бросил одноглазый.

— Ты, кажется, откуда-то с юга? — спросил незнакомец.

— Я тот самый корнуэллец, который убил своего хозяина.

— Знаю твою историю, Дирк, — участливо кивнул Хоукер. — Расскажи ее людям.

— Чего уж тут. — Дирк с недовольной гримасой дернул плечом. — Мне двадцать лет, и в моей проклятой жизни нет ничего примечательного. Мой отец держал виргату в аббатстве, и за это ему полагалось работать на лорда три дня в неделю. Я говорю про обычную пору. В страду у нас трудятся по пяти дней.

— Как везде, — вздохнул старик.

— Да, как везде. И, конечно, еще дней пятнадцать в году уходят на всякие помочи. На свое хозяйство, как видите, времени остается негусто, но все же как-то справлялись.

— Еще бы! — вновь вмешался старик. — Только проку мало. Ведь раньше на барщине работали только до полудня. Зато нынче, когда за каждую отработку с тебя требуют денег, платить приходится на полный день.

— В деньгах все зло, — согласился Дирк. — Аббату, нашему лорду, мы платили безропотно. И десятину отдавали, и королевский налог… Но после Доброго парламента[58] последнее терпение лопнуло. Где взять серебро, будь оно проклято?! Видно, так уж назначено богом: одни и работают, и платят, другие только берут.

— Говоришь, богом назначено? Как бы не так! Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был дворянином? — гневно спросил незнакомец. — Разве ты не знаешь слова святой правды, Дирк? Вот единственная истина, на которой стоит мир.

— Все же раньше полегче было. Община жила заодно с лордом. Мы платили ему за его землю, пока могли. Когда же сверх всего с нас потребовали еще и эти три грота, жить стало невмоготу. Отец зачах от непосильной работы, сестренка и два младших брата умерли в голодную зиму, потом и матушку прибрал господь… Я ушел, потому что не захотел брать землю. Когда меня призвали на собрание курии, я сказал, что отказываюсь.

— Это твое право, — поддержал старик.

— Хозяин и не оспаривал, но уйти из манора не разрешил. Оставил лесничим, без земли, на одних кормовых. Платья тоже не полагалось. Я родился свободным, но лорд сумел доказать, что мой прадед был сервом. Ведь слово лорда — закон.

— За это ты и убил его? — удивленно спросил Хоукер.

— Нет, не за это… Однажды он застал меня за ловлей перепелов и ударом хлыста выбил мне вот этот глаз, — Дирк пальцами раздвинул воспаленную рану. — Потом он подстерег меня, когда мы ловили раков. Я не стал ждать, пока совсем ослепну. Огрел аббата дубинкой… и ноги в руки. В лесах пряталось много наших, но они не приняли меня.