Николай Внуков - Тот, кто называл себя О.Генри

Когда на другой день он после работы пришел домой, то сразу заметил в большой комнате плетеное кресло-качалку, узкий хрустальный графин на столе и новые обеденные тарелки.

— Это привезла мама, — сказала Атол. — Она хочет, что бы у нас все было не хуже, чем у других.

… Первое время бронзовая клетка кассы казалась Биллу самым скучным местом в банке. Клиенты с деловым видом подходили к окошечку, протягивали ему розовые чеки или зеленоватые аккредитивы, получали или отсчитывали деньги и с тем же сосредоточенно-важным видом уходили. Билл регистрировал очередную операцию в книге и скучал. Даже работа в бухгалтерии под тяжелым взглядом старшего клерка казалась ему привлекательнее.

Но вскоре он понял, что ошибался.

Началось с полного краснолицего человека в блестящем шапокляке и в великолепном черном сюртуке, который обтягивал могучие плечи грузчика.

Он вошел в зал, помахивая тростью, прищурив глаза, оглядел стены, плевком точно попал в отверстие медной плевательницы и только после этого направился к табличке с буквами «TELLER».

— Меня зовут Сиддонс. Бак Сиддонс, — сказал он Биллу.

— Очень приятно, мистер Сиддонс, — вежливо ответил Билл.

— Понимаешь, сынок, я с Юго-Востока. Приехал к вам проветриться. Ну и поглядеть, как это вы здесь живете в своем лагере.

— Надеюсь, вам понравилось? — спросил Билл. Сиддонс улыбнулся, запустил руку во внутренний карман сюртука и вынул толстую пачку банкнот.

— Вот видишь, сынок? Мне всегда нравятся места, где можно найти такие картинки.

Он погладил пачку ладонью, как кошку, потом бросил ее на полированную доску окошка.

— Найди-ка им местечко в своем загоне, сынок. Здесь, кажется, пятнадцать тысяч. Пересчитай сам.

В пачке оказалось пятнадцать тысяч двести долларов.

— Ишь ты, — удивился Сиддонс. — А я раза два считал, все получалось ровно пятнадцать. Деньги, что овцы, никогда точно не сочтешь.

Билл выписал Сиддонсу именной аккредитив, и тот небрежно сунул его в карман.

— Будь здоров, сынок! Если будешь когда-нибудь в Джаспере, округ Бомонт, спроси там меня. Тебе всякий покажет.

И он удалился, на ходу еще раз поразительно точно пустив плевок в плевательницу.

Через несколько минут к окошку подошел бледно-розовый человек в котелке и с быстрыми неприятными глазами. Он протянул чек на шестьсот долларов, долго пересчитывал деньги, сверкая чересчур большим бриллиантом на безымянном пальце правой руки, и, наконец, попросил переменить грязную кредитку на чистую.

Билл переменил.

Посетитель удостоил кассира чуть заметным кивком и вышел, колючий, несгибающийся.

Билла поразила разница между этими людьми. Такого резкого контраста он еще не встречал. Он мог наверняка сказать, что у Сиддонса деньги уйдут так же быстро, как и пришли, зато у розового в конце жизни на счету будет не меньше миллиона, что Сиддонс гуляка и, в сущности, замечательный парень, а розовый — скопидом и не имеет друзей. Он мог рассказать жизнь каждого с самого детства. Он мог представить себе даже их родителей, дома, в которых они жили, игры, в которые они играли. Он мог бы даже угадать мысли каждого…

А вдруг все наоборот?

Может быть, розовый — душа-парень, бескорыстный друг, который в беде может поделиться последним центом, проскакать сотню миль без передышки для того, чтобы сделать приятное другому человеку, а Сиддонс негодяй и только прикидывается доброй душой?

Вся жизнь построена на неожиданностях и контрастах. Совсем недавно в цирке он и Атол видели человека в потрепанном костюме, который во все глаза глядел на фокусника, буквально ловил каждое его движение. И когда фокусник попросил на минутку у «джентльменов шляпу», человечек вскочил и с такой готовностью сорвал с головы свою, что даже соседи удивились. Биллу показалось, что в тот момент у человечка на глазах блеснули слезы.

А что если?.. Да ведь это же готовая трагедия!

Он взял лист бумаги и, торопясь, сокращая слова, написал:

После представления фокусник дождался незнакомца у выхода из цирка.

— Сэр, я заметил, что вы ходите на каждое мое представление.

Да, — ответил незнакомец тихим голосом и смутился.

— Я заметил, что, когда я обращаюсь к публике с просьбой: «Джентльмены, может ли кто-нибудь из вас одолжить мне на одну минуту шляпу», — вы вскакиваете и первым подаете мне свою.

Да, — еще тише сказал незнакомец.

— Для чего вы это делаете? Вам нравится моя работа? Незнакомец виновато вобрал голову в плечи и, глядя на ботинки фокусника, прошептал:

— Нет… То есть да. Вы говорите публике: «Джентльмены, одолжите мне на одну минуту шляпу..» Господи, в такие моменты я опять чувствую себя человеком… Вот уже двадцать лет никто не называет меня джентльменом…» Да. Все наоборот! Все не так, как на самом деле. Все неожиданно — вот тот стержень, который он так долго искал. Вот цемент, который скрепит фразы, заставит затвердеть их в определенной строгой форме, называемой рассказом. Вот он — короткий рассказ! Кажется, Томас Белли Олдрич[5] первым назвал такие вещицы «шорт стори». И первым построил свою «шорт стори» «Марджори Доу» на неожиданностях. Ладно. Он, Вильям Сидней Портер, кассир Первого Национального банка, попробует стать вторым Олдричем. Том Белли случайно налетел на богатейшую россыпь. И не воспользовался до конца сокровищами, блестевшими под ногами. Один-единственный рассказ написал он таким великолепным приемом и ушел в сторону. Стал писать бледные очерки и слабенькие стихи, которые почти забыты. Зато он, Билл Портер, не уйдет в сторону. Россыпь есть, и надо только приложить руки, чтобы разработать ее до конца.

Дяде Кларку он написал:

«Я вздрагиваю при виде листа чистой бумаги. Я пробую чуть ли не каждый день связать вместе два слова. Удаются, пожалуй, только зарисовки.

Вот одна:

«Хлопнула дверь, и в парикмахерскую вошел клиент.

— Постричь? — спросил угрожающе парикмахер.

— Побрить, — пролепетал клиент.

Парикмахер поднял брови, взглянул на свою жертву с величайшим презрением и с громким треском опустил спинку кресла. Затем он взял кисточку, опустил ее в чашку с мылом и налил кипятку. Закутав беззащитную жертву в огромную простыню и нагло усмехнувшись, он с молниеносной быстротой заткнул рот клиента мыльной пеной. Только после этого он приступил к разговору.

— Бывали когда-нибудь в Сиэттле? — спро сил он.

— Блюп… блюп… — булькнул клиент». Пока я еще не знаю, хорошо это или нет. Каково ваше мнение?»

Он и сам не знал, почему его тянет писать.

Время от времени он записывал какую-нибудь свою шутку или выдумку, показавшуюся ему особенно удачной. И как в Гринсборо, в скетчах, которые он читал перед «профессиональными южанами», он старался, чтобы сравнения и метафоры вызывали смех.