Мария Дмитриенко - Рыцарь без меча

Они прошли палатинскую площадь, мимо дворца Калигулы, храма Юпитера. Невдалеке отсюда когда–то возвышались ворота Мугониа — одна из трех арок древнего Рима. Вот он какой, древний город! Но история только начиналась. У подножья Палатина лежала священная земля Форума — места народных собраний. Колизей потряс маэстро. Взирая на его взметнувшиеся в небо развалины, которые пощадили века, дон Диего думал над тем, сколько силы, умения, мастерства должны были вложить люди в строение, чтобы оно могло пережить время! Немая громада смотрела на мир бесконечным множеством зияющих окон, словно удивлялась тому, что ее, построенную на тысячелетия, за шестнадцать столетий разграбили, разрушили, разобрали.

От всего увиденного за день дон Диего очень устал. Подымаясь к себе во дворец, он думал о том, что для знакомства с таким городом нужны не дни, а годы. Его ожидали вести из Испании. Письма от дона Хуана де Веллелы и тестя. Маэстро быстро их вскрыл. В первом среди множества новостей он прочел: «У ее высочества королевы Изабеллы родился мальчик, которого при крещении нарекли Балтазаром Карлосом. Мы дождались наследника испанского престола».

Художник улыбнулся: «Новая модель для меня».

Следующий день был похож на предыдущий. В открытом экипаже Веласкес со своими спутниками объезжал город. Они остановились на площади Испании. Художник поднялся по широкой лестнице, насчитывающей сто тридцать две ступени, чтобы оттуда взглянуть на окрест лежащие дома. Потом буквально упивался величием Парадной площади и красотою гробниц, выстроившихся вдоль Аппиевой дороги. Эти гигантские усыпальницы были щедро украшены мрамором и прекрасными статуями. Здесь все выставлялось напоказ. Казалось, каждый из почивших здесь выставлял на зависть другому свое богатство.

Осмотр самого Ватиканского дворца и сокровищ, хранимых в нем, а также храма Святого Петра художник все откладывал. Когда он возвращался из своих длительных поездок по городу, то, доезжая до Тибра, границы, где начинались новые кварталы, маэстро сразу отыскивал близ Яникула царящий над всеми строениями собор. Во всем христианском мире не было другого такого пышного и громадного собора. Каждый раз, подъезжая к храму, художник видел его иным. Однажды он видел, как солнце–волшебник сотворило чудо: гигантский купол вдруг, казалось, засверкал изнутри, в другой раз луна заливала его серебром. Но то, что маэстро увидел внутри, потрясло его и не шло ни в какие сравнения. Храм вырос на античной почве, и христиане не смогли уберечь его от влияния античных храмов. Огромный дом построила паства своему богу. Но здесь не чувствовалось его присутствия. Храм с его 30 алтарями, 80 огромными мраморными и бронзовыми статуями, 50 роскошными надгробными плитами и всевозможными росписями больше походил на музей.

Маэстро бродил по залам Ватиканского дворца, где были собраны неисчислимые художественные богатства. Здесь, рядом с вырытыми из земли античными сокровищами, стояли памятники более позднего искусства. Умирал столетия и никак не мог умереть Умирающий галл, Лаокоон с сыновьями освобождался и не мог освободиться от опутавших их змей, застыла на века улыбка на устах Венеры, Аполлон нес людям неземную красоту. Античный гений, презирая время, дарил потомкам идеалы своей эстетики. Кем бы ни были те безымянные мастера, создавшие эти шедевры, слава им! Человечество, так неосторожно потерявшее их имена, воздаст должное их творениям.

Каждая новая комната в бесчисленной анфиладе ватиканских покоев открывала художнику что–то новое. Позолота, скульптура, украшения, картины, гобелены. Он жадно вглядывался в творения великих мастеров, стараясь понять секрет их бессмертия. В стенах Ватикана время, казалось, остановилось, признав себя бессильным. Какие только сюжеты не выбирали художники для своих полотен! Убегала в лес, маня за собой юношу, нимфа Эхо, гляделся в зеркало озера самовлюбленный Нарцисс, белотелую Европу похищал бык Зевс, прекрасные Венеры рождались, спали, просыпались — здесь жили боги разных эпох, легенды разных народов и мастера разных дарований.

Чтобы пройти в Сикстинскую капеллу, построенную при папе Сиксте IV и от его имени получившую свое название, нужно было попасть во двор Святого Дамаса. Этот двор, названный так в честь первого владыки, надевшего папскую тиару, был окружен тремя громадными корпусами, которые смотрели на мир бесчисленным множеством окон своих лож.

Капелла встретила его обычной для Ватикана тишиной. Едва переступив порог, художник сразу взглянул ввысь, туда, где, занимая часть внутренней стены, спускалась до самого карниза картина Страшного Суда. Гениальный Микеланджело! Он словно раздвинул стены капеллы.

Не верилось, что один человек мог создать все это! Какую силу нужно было чувствовать в руках, сколько энергии иметь в мускулах, из какого невиданного материала должны были быть нервы, чем измеряться его талант, чтобы он один смог создать все это — без мраморщиков, литейщиков, бронзовых дел мастеров? Один, все один! Волшебной должна была быть его кисть, что смогла расписать всю поверхность капеллы, служившую рамкой для грандиозного полотна. А картина, поверхность которой равняется нескольким сотням метров! Такое мог написать только человек–труженик. Четыре долгих года оставался он один на один со своим произведением. Мастер отдавал ему свой талант, свое сердце, свою жизнь. Потому–то произведение вдруг ожило и осталось жить на удивление многим поколениям.

Веласкес до головокружения вглядывался в детали росписи, каждая из которых сама по себе была картиной. Разве не уподобился титан Микеланджело богу–творцу, создав живых людей, дав людям идеал красоты? Вот оно какое, бессмертие! Маэстро про себя отметил, что тут, в Италии, он начал свободнее мыслить, раньше такие сравнения не посещали его.

Рафаэль де Урбино не потряс испанца так, как он этого ожидал. Если у великого Микеланджело в картине везде звучали сила и мужество, то Рафаэлю больше подходил эпитет «нежный». Рисунок его привлекал чистотою линий, своею гармоничностью и мелодичностью. Это был образец тонкой филигранной работы, где материальное перерастает в духовное. Но нашему маэстро Микеланджело был ближе.

Ватикан утомлял дона Диего. Обилие картин, обстановка беспрерывной настороженности. Художник стал подумывать над тем, как ему избежать томящего гостеприимства.

Вечерами дон Диего садился за письма. Его письма на родину были повестью о чарах итальянской земли, о людях, о том, что ему довелось пережить и увидеть. Он писал о прекрасных мастерах Фра Анджелико, Перуджино, Боттичелли, восхищаясь простодушием их работ. Художники академического направления не вызывали у испанского маэстро ничего, кроме профессионального интереса. Их слава, равно как и полотна, не произвела на него впечатления. К тому времени особенно популярными художниками в Риме были братья Караччи и Гвидо Рени, которым все старались подражать. Но Веласкес, еще в Севилье привыкший писать жизнь такою, какова она была, оставался равнодушным к надуманной красоте их полотен.