Давид Ортенберг - Июнь-декабрь сорок первого

Вдруг, уже в конце июля, раздается радостный крик редакционной стенографистки Жени Ельшанской:

- Звонят из Гомеля! У телефона Поляков!..

Бегу на наш узел связи. За мной целый хвост редакционных сотрудников. Хватаю трубку. Да, и впрямь Поляков. Не успел его спросить, где он пропадал, как здоровье. Слышу, докладывает:

- У меня много материалов...

Ни словом не обмолвился, что ранен, что еле ходит. Об этом мы узнали, когда его доставили самолетом в Москву. Предстал передо мной, опираясь на суковатую палку, вырубленную где-то в белорусском Полесье. Худющий, с воспаленными глазами, безмерно уставший. Не человек, а тень. Но с аэродрома явился прямо в редакцию, иначе не мог. И опять - ни жалоб, ни просьб. От госпиталя категорически отказался.

Выяснилось, что с момента исчезновения он все время находился в 24-й Железной Самаро-Ульяновской дважды Краснознаменной дивизии генерала К. Н. Галицкого. Той самой, которая в 1918 году послала Ленину широко известную телеграмму: "Дорогой Владимир Ильич! Взятие вашего города - это ответ на вашу одну рану, а за вторую - будет Самара!" Той, которой Ильич отвечал: "Взятие Симбирска - моего родного города - есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех трудящихся благодарю за все жертвы. Ленин".

26 июня передовые части этой дивизии столкнулись с 19-й танковой дивизией из армейской группы генерала Гота. Поляков оказался в 300 метрах от гаубичной батареи лейтенанта Попова. Свыше тридцати фашистских танков атаковали ее. Батарейцы повели огонь прямой наводкой. Поляков пробрался к ним. Насчитал перед огневой позицией батарей 18 уничтоженных танков. Спрашивает:

- Чья работа? Кто столько подбил?

Командир батареи, не спуская глаз с недалекой опушки леса, ответил:

- Счет у нас общий...

Два дня длился почти непрерывный бой. Не сумев сокрушить нашу действительно железную дивизию, немцы решили обойти ее и продолжать свое движение вперед.

Вскоре с вражеского самолета посыпались листовки: "Вы окружены со всех сторон. Ваше положение безнадежное. Сдавайтесь в плен..." На обороте каждой листовки имелась схема окружения.

- Ну, что ж, за ориентировку спасибо, - сказал спокойно Галицкий и поставил задачу разведчикам: - Проверить правильность схемы.

А ночью он собрал начальствующий состав дивизии и объявил:

- Мы оказались во вражеском тылу. Надо прямо и открыто сказать это всем бойцам. Да, в тылу - и никакой паники! Будем с боями отходить в сторону фронта, чтобы соединиться с главными силами Красной Армии! Сегодня мы переходим на положение войск, действующих в тылу врага. Будем бить фашистов, не давая им покоя ни днем, ни ночью...

Комдив тут же изложил законы боя и жизни в тылу врага, "законы генерала Галицкого", как их окрестили в дивизии.

- Вот так и воевали, - сказал Поляков, - и это главное, о чем я хочу написать.

Писать свои очерки он взялся немедленно. И вот - первый из них, сверстанный подвалом на шесть колонок. Прочитал я его в присутствии автора. Понравились. Но редактор есть редактор. Ему положено не столько восторгаться хорошим материалом, сколько с максимальной строгостью вчитываться в каждую строку и "вырубать" все лишнее. Лишними мне показались и были тут же "зарублены" начальные строки очерка. Начинался он так:

"С утра я прямо направился к палатке генерала. Он сидел за картой, продумывая донесения начальника разведки...

Вот удобный момент. Сейчас сразу узнаю все на свете...

- Доброе утро, товарищ генерал-майор!

- Доброе утро! - хмуро ответил генерал, не глядя на меня.

- Можно около вас немного поориентироваться?

- Оставьте меня! Мне надо воевать, а не корреспондентов ориентировать. Ступайте!

Ошеломленный, я пробормотал, что хочу поближе познакомиться с обстановкой...

- Я повторяю: ступайте! - грозно взглянув на меня, отрезал генерал.

Я решил немедленно уехать от Галицкого. Я чувствовал себя несправедливо обиженным... Нет, ни минуты больше не останусь здесь! Поеду к Закутному..."

А спустя час-два развернулся встречный бой дивизии Галицкого с немецкими танками. Поляков увидел людей в бою и сказал: "Нет, никуда я отсюда, от Галицкого, от этих чудесных людей, не поеду!.."

Как раз эти строки я снял, сказав автору:

- Вот что, товарищ старший политрук: это, конечно, интересно, так сказать "конфликтная" ситуация. Но сейчас она ни ко времени, ни к месту. Сохраните, когда-нибудь напечатаете...

Я предполагал, что всего будет пять, от силы - шесть очерков. Но с каждым новым очерком все шире разворачивалась одиссея героического похода дивизии по тылам врага. Интерес читателей к этим очеркам нарастал, как снежный ком. Когда случались перерывы, немедленно раздавались нетерпеливые телефонные звонки: читатели торопили автора, сетовали на редакцию.

Однажды позвонил мне М. И. Калинин, вручавший Полякову орден Красного Знамени за подвиг на финской войне:

- Я помню вашего Полякова... Почему нет продолжения его очерков?..

- Не успевает писать, еле держится на ногах, - объяснил я и рассказал Михаилу Ивановичу о состоянии здоровья корреспондента.

Помолчав минуту, Калинин сказал:

- Хорошие очерки, очень нужные... Передайте это Полякову.

После звонка всесоюзного старосты я сказал Полякову, чтобы он не комкал, не ужимал материал, которым располагает.

- Будем печатать ваши очерки хоть месяц, - пообещал я.

Так и получилось. Лишь 6 сентября был опубликован последний трехколонник. В него мы заверстали и портрет автора.

Очень мне нравится этот портрет. Столько невзгод пережил человек, а взирает на мир с пожелтевшего газетного листа таким добрым, таким спокойным взглядом. Прекрасно его молодое лицо, с тонкими, удивительно правильными чертами. И во всем остальном такая же правильность. Строго соответствует тогдашним армейским требованиям короткая стрижка густой, темной шевелюры. На гимнастерке - ни единой морщинки, как влитые лежат на обоих плечах ремни.

Просто не верилось, как мог Кузьма Никитович Галицкий, обожавший бравых, подтянутых командиров, так нелюбезно обойтись с Поляковым при первой встрече в окружении. Впрочем, чего не случается в лихую минуту. Потом-то генерал сменил гнев на милость. Они искренне полюбили друг друга. А после ранения Полякова даже, можно сказать, подружились.

Ранило его на одной из переправ. Осколком немецкой бомбы вырвало вместе с куском сапога кусок мышцы. Когда ему делали первую перевязку, он еще нашел в себе силы для шутки: вот, мол, и под Ухтой и здесь в одну и ту же ногу ранение получил, а говорят, что по законам баллистики двух попаданий в одно место не бывает.