Илья Дубинский-Мухадзе - Орджоникидзе

Еще через несколько дней Надежда Константиновна известила: "Дорогие друзья, получили сразу два ваших письма (о местных делах и о намеченных планах) и 2 листка: "За партию" и платформу. Горячо приветствуем".

Это было последнее, что дошло до Серго.

В первых числах апреля в Москве Орджоникидзе встретился с Малиновским.

"Решено, — с интересом читал донесение полковника Заварзина директор департамента полиции Белецкий, — если обстановка не изменится, сорганизовать летом текущего года ряд заседаний нового Центрального Комитета партии с приглашением для участия в таковых представителей от отдельных подпольных организаций империи. Главными вопросами, кои предложены будут на разрешение, явятся окончательное распределение порядка выступлений в период предвыборной кампании и точное установление кандидатур представителей партии.

В видах ознакомления активной партийной среды с взглядами и намерениями центра партии предложено устройство в возможно большем числе местностей империи ряда нелегальных законспирированных собраний. Из коих первое должно состояться в ближайшем будущем в г. С.-Петербурге под непосредственным руководством "Серго". По имеющимся предположениям, он намерен на днях выехать в г. С.-Петербург для осуществления вышеуказанного собрания".

Господин Белецкий тут же приказал:

— За "Прямым"[38] установить круглосуточное строжайшее наблюдение.

Полковник Заварзин не поскупился, выделил трех наиболее смышленых филеров. Посыпались рапорты:

"Прямой" встретился с неизвестным, прибывшим с Казанского вокзала…"

"На Патриарших прудах "Прямой" 40 минут беседовал с "Кобой", центровиком…"

"Перед отходом скорого поезда "Москва-Одесса" "Прямой" появился на вокзале. Что-то сунул в руку кавказцу или еврею, следовавшему в вагоне № 4".

Ночью 9 апреля Заварзин, никому не доверяя, торопливо писал телеграмму.

"Срочно. Петербург.

Лично начальнику охранного отделения.

9 апреля Николаевского вокзала поездом № 8 выехали Москвы Петербург центровики эсдеки Серго и кооптированный Коба. Примите наблюдение филеров Андреева, Атрохова, Пахомова. Последнего верните.

Ликвидация желательна, но допустима исключительно лишь местным связям без указания источников на Москву, Полковник Заварзин. № 289303".

Серго чувствовал себя уверенно. В бумажнике у него лежал паспорт на имя Гасана Новруз-оглы Гусейнова, крестьянина деревни Сарван Борчалинского уезда Тифлисской губернии. Безупречный документ, ни одна буква не исправлена, все в неприкосновенности. От такого "вида на жительство" подлинный Новруз-оглы отказался единственно ввиду смерти. Бедняга умер несколько месяцев назад.

Эта подробность смутила опытную подпольщицу Веру Швейцер. Она порекомендовала паспорт на прописку в полицию не посылать.

— Устроим вас, Серго, на конспиративной квартире.

Орджоникидзе согласился, к удовольствию филеров. В их обязанности как раз входило выведать петербургские связи "Прямого". Потому-то его и не взяли сразу на перроне вокзала, наводненного сыщиками.

Первыми, кто смутил Серго в имперской столице, были… мороз и старый величавый лакей Стасовых. Посидев с полчасика в санях — на очередную явку надо было ехать в конец Обводного канала, — Серго так замерз в своем парижском демисезонном пальто и котелке, что не мог достать из кармана портмоне. Попросил извозчика:

— Ты, голубчик, сам как-нибудь вытащи мой кошелек и отсчитай, сколько тебе следует.

Наутро, прочитав, что накануне было восемнадцать градусов мороза, Серго воскликнул:

— Если бы я знал, что так холодно, обязательно бы умер!

А о страхе, что на него нагнал лакей Стасовых, шутки ради, написал в Тифлис Елене Дмитриевне:

"Ваш дворецкий с бородой графа захотел от меня получить визитную карточку, у меня же, к сожалению, не оказалось и простой картонной бумажки. Долго уламывал. Беседовал с вашими. Сделал все, что нужно… Виделся еще кое с кем; надеюсь, что дела пойдут недурно".

Сердце — вещун, говорят в народе. На этот раз оно что-то спасовало или Серго за делами не услышал. Лишь на четвертый день жизни в Петербурге на Невском он заметил за собой хвост. Кликнул лихача, приказал: "Побыстрее, дам на водку". Чуть погодя оглянулся. Сзади — другие сани, за ними еще одни. Протянул лихачу трешницу: жми изо всех сил.

Раздались свистки. Наперерез бросились городовые, из подворотен выскочили дворнику

Орджоникидзе продолжал верить в силу своего "железного", как говорили подпольщики, паспорта, тем более что при обыске у него ничего компрометирующего не нашли. В карманах были только рецепт на лекарство и письмо — коротенькое, деловое — в контору братьев Лианозовых, бакинских промышленников.

Первый допрос длился минут десять.

Ротмистр из охранного отделения без интереса задал несколько пустяковых вопросов: где взял паспорт, зачем пожаловал в Санкт-Петербург, где и какое родство имеет?

Уходя, ротмистр не забыл предложить папиросу. Вежливо осведомился:

— Имеете какие-нибудь просьбы?

— Отпустите, господин, на волю, мне лечиться надо. Сколько дней лекарство не могу заказать, рецепт забрали.

— Так-так, — бросил на прощание ротмистр. Новый допрос состоялся не скоро. Прежде сам господин Белецкий должен был побывать с докладом у министра внутренних дел.

— В наши сети, наконец, влетела большая птица, — удовлетворенно говорил шеф полиции. — Этот бывший дворянин Орджоникидзе, по нашей картотеке — "Прямой", непримирим и, тем более, неподкупен. Пользуется неограниченным доверием Ленина. Полагаю, должен быть заключен в Шлиссельбургскую крепость.

— Полностью разделяю ваше мнение, — отозвался министр.

11

В среду, десятого октября 1912 года, на Ореховый остров Ладожского озера доставили из Санкт-Петербурга очередную партию каторжан. Все в серых бушлатах, на бритых головах ушанки из шинельной материи, на ногах кандалы.

Теперь всего пути несколько сот шагов. Шлиссельбург — Ключ-город, или, как его в старину называли, крепость Орешек, у самого гранитного берега.

С причала хорошо видна высокая каменная стена, охватившая всю цитадель. В центре низко прорезанные, окованные железом ворота. У ворот полосатая будка часового и такой же полосатый фонарный столб.

Злой волей самодержцев заслуженная русская крепость на Неве превращена в державную каторжную тюрьму. С царя Петра повелось. Он заточил в крепость провинившуюся жену Евдокию. Что великий сделал в буйном гневе, то вырождавшиеся, мелкие, неуверенные в своей судьбе возвели в государственный обычай.