Станислав Зарницкий - Чичерин

— Керенки Советское правительство может и само выпускать, — возразил Чичерин. — Если германское правительство заинтересовано в развитии торговли с Советской Россией, то такая торговля могла бы вестись на принципе: товар за товар.

Так беседа и закончилась. Последующие события подтвердили предположение Ленина, что со временем немцы поймут, что шантажом ничего не добиться, и, поскольку в Германии есть торгово-промышленные круги, заинтересованные в деловых отношениях, торговля наладится. Нужно воспользоваться этой заинтересованностью для укрепления политических отношений между обеими странами.

Беседа с Листом позволила наметить дальнейшую линию поведения. Чичерин детально обсудил с Лениным итоги беседы, в результате был выработан план: переговоры о финансовых обязательствах России по Брестскому договору расширить и вести дело к установлению тесных экономических и торговых отношений с Германией. Именно в этот период, вспоминал позже нарком, Ленин впервые конкретно оформил свой план привлечения иностранного капитала для восстановления разрушенного хозяйства России, план предоставления иностранцам концессий.

Подготовка к переговорам происходила в сложнейших условиях: началось продвижение германских войск по всей демаркационной линии. Еще до приезда Мирбаха немцы пошли в Крым. В радиограмме германскому правительству 22 апреля Чичерин потребовал прекращения наступления. «Продвижение в Крым, — писал он, — является существенным нарушением Брестского договора, так как является вторжением в пределы Советской республики. Вторжение угрожает нашему Черноморскому флоту, что может повести к столкновениям, вызываемым интересами самосохранения флота».

Берлин игнорировал заявления Москвы. Вскоре под угревой вторжении оказались Орел, Курск, Воронеж. На Балтийском море немцы захватили все минные тральщики, а их правительство, ссылаясь на Брестский договор, требовало от Советского правительства очистить Балтийское море от минных заграждений.

26 апреля, в тот самый день, когда Мирбах вручил верительные грамоты, а Лист говорил о новых переговорах, Чичерин поставил германское правительство в известность, что Советское правительство сочло себя вынужденным провести мобилизацию для обеспечения независимости Российской республики. Наступали тяжелые дни русской революции.

Май принес еще больше забот. Немцы повели атаку, они отторгли от Советской России хлебородные районы, а в Москве Мирбах судьбу дальнейших русско-германских отношений связывал с требованием о возвращении Черноморского флота из Новороссийска в Севастополь, откуда этот флот ушел.

Вообще посол держал себя не так, как подобало благовоспитанному гостю. Почти каждый день Мирбах появлялся в особняке на Спиридоновке. Молча, ни с кем не здороваясь, входил в приемную, где сидели два личных секретаря наркома, и, даже не соизволив кивнуть им головой, без разрешения шел в кабинет Георгия Васильевича. Здесь, развалившись в кресле, он начинал делать свои заявления.

Нарком, казалось, не замечал нетактичного поведения графа и спокойно отклонял все его домогательства.

Несколько иного мнения на этот счет придерживались секретари наркома. При очередном визите, когда Мирбах бесцеремонно направился из приемной в кабинет наркома, перед ним выросла могучая фигура одного из личных секретарей Чичерина, бывшего моряка. На ломаном немецком языке он произнес заранее подготовленную фразу:

— Herr Graf, warten Sie ein bischen, ich melde doch dem Herrn Volkskomissar[11].

Мирбах опешил, некоторое время стоял в замешательстве, затем покраснел от гнева, но промолчал и подчинился. Тем не менее число его претензий не уменьшилось.

«Пребывание в Москве, этой революционной столице, графа Мирбаха, представителя германской военной монархии, — вспоминал Чичерин, — естественно, вело к постоянным трудностям и иногда к почти безвыходным ситуациям. Владимир Ильич обнаруживал при разрешении этих постоянных трудностей тот же неподражаемый политический реализм, который внушил ему необходимость подписания Брестского договора. Но, считаясь постоянно с фактом нашего тяжелого положения и с необходимостью уступок, Владимир Ильич всегда следил за тем, чтобы достоинство нашего государства было соблюдено, и умел находить тот предел, за которым надо было проявлять твердость. «Это требование нелепо, его нечего выполнять», — иногда заявлял он».

Но вот наконец германское правительство дало согласие начать переговоры по экономическим и правовым вопросам, вытекающим из Брестского договора. Чичерин незамедлительно сообщил германскому правительству согласие Советского правительства. Местом переговоров была избрана Москва. По этому поводу Чичерин в письме полпреду Иоффе 14 мая писал: «Мирбах и Рицлер только здесь на месте начали понимать положение. Живя в Берлине, не понять его, потому только здесь, в Москве, комиссия об экономическом соглашении может привести к практическому результату».

НКИД в подробностях разработал тактику на переговорах с немцами, положив в ее основу ленинскую программу, которая прочно увязывала финансовые статьи Брестского договора с проблемами восстановления народного хозяйства Советского государства.

От благоприятного исхода переговоров зависело многое. Ленин особо подчеркивал это в своем письме Иоффе: «Если немцы-купцы возьмут экономические выгоды, поняв, что войной с нас ничего не возьмешь, все сожжем, — то Ваша политика будет и дальше иметь успех»[12].

15 мая в кабинете Чичерина состоялось совещание представителей Советского и германского правительств. Немцам были изложены основы советской экономической политики. Было сказано, что Советское правительство исходит из нужд народного хозяйства России, оно заинтересовано в экономических отношениях со странами Тройственного союза, а также со странами Антанты. Для осуществления программы восстановления народного хозяйства и для покрытия финансовых обязательств, принятых Советским правительством по Брестскому договору, Россия просит предоставить ей заем с последующим превращением его в государственный долг. Для гарантии этого государственного долга Советская Россия готова предоставить Германии ряд концессий при условии полного невмешательства Германии в экономические отношения России, признания Германией национализации внешней торговли и банков и т. д. Немцы заинтересовались этими предложениями. Начало переговоров предвещало успех.

Представители Антанты, находившиеся в это время в Вологде, откуда, как им казалось, легче всего было вести антисоветские интриги, не на шутку встревожились. За границей были пущены слухи о «капитуляции» большевиков, об их «готовности» отдать под германский контроль всю Сибирскую железную дорогу вплоть до Иркутска.