Бернард Быховский - Кьеркегор

Полный контраст эстетической стадии, приводящей к самоотрицанию, представляет этическая стадия, воплощением которой является у Кьеркегора асессор Вильгельм. Если эстетический путь — это путь наслаждения, то этический — путь добродетели, критерием которой служит выполнение долга. Гедонистической этике противополагается этический ригоризм, образ жизни, управляемой сознанием ответственности, чувством долга. Нормой поведения является здесь не непосредственное влечение, а выбор, опосредствованный сознанием долга. Человек действует при этом по отношению к самому себе как отец и наставник. «Когда лежащая в основе личность используется для того, чтобы преодолеть и утвердить самое себя,— перед нами этическое воззрение» (6, 16, II, 283). Из самоцели Я превращается в средство к цели. Этический человек в отличие от эстетического становится задачей для себя самого. Этическое существование не есть, подобно эстетическому, самоудовлетворение единичного, но реализация общего. «Этическое, как таковое, есть всеобщее» (6, 4, 91), оно требует устранения индивидуального.

Этическая стадия, как она представлена во второй части «Либо — либо» и в «Стадиях на жизненном пути», созвучна этике Канта, которую можно рассматривать как классическое теоретическое выражение этой стадии, получившей в произведениях Кьеркегора свое наглядное, образное выражение. «Кьеркегор берет кантовскую концепцию нравственности как высшее возможное выражение того, что он называет этической стадией» (91, 689). Его асессор Вильгельм отстаивает в борьбе против «эстетизма» упрощенную версию категорического императива. В соответствии с требованием Канта он убеждает, что «наша чувственная жизнь должна подчиняться рациональным канонам», направляющим и контролирующим наши чувственные влечения, и сама по себе «не в состоянии породить нравственные обязанности» (91, 693).

Как и в характеристике эстетической стадии, этическая стадия демонстрируется на эротическом фоне. Та и другая сопоставляются на примере сексуальных отношений. Если для первой стадии нормой является разнообразие, перемена, непостоянство, то для второй его стадии характерно постоянство, привычка, повторение. Парадигма этического существования — узы брака, супружеская верность. «Брак,— заявляет представитель этой стадии,— я рассматриваю как высшую цель индивидуального человеческого существования» (6, 15, 107). Если для «эстета» Дон-Жуана нет ничего более чуждого, чем основанные на выполнении долга брачные отношения, то концентрированным выражением этического идеала может служить обычай парагвайских иезуитов, которые трезвонили в полночь в колокол, призывая мужей к исполнению супружеского долга (см. 41, 34).

Такова этическая альтернатива. Таковы два противоположных, несовместимых, взаимоисключающих пути: либо — либо. Человек поставлен перед выбором, определяющим все его мировоззрение, весь образ жизни. Он должен выбрать, не может не выбирать. Хочет он того или нет, он всегда избирает свой жизненный путь. Решает и поступает так или иначе.

Однако не спешите с выбором. Убежденные асессором Вильгельмом в гибельности эстетического пути, не спешите повернуть на этический путь. Это — не единственная альтернатива, и этическая стадия — не высшая, завершающая стадия на жизненном пути. Остановитесь на перекрестке. Перед вами не две, а три дороги. Этическая стадия так же несовершенна, как и эстетическая. Это лишь переходная стадия. Кьеркегор не останавливается на формуле: либо — либо, третьего не дано. Если оно и не дано, оно задано. Он призывает пойти по иному, третьему пути.

Отвергая эвдемонизм[10], Кьеркегор отклоняет также и кантианскую этику, как этику Гегеля.

Книга «Либо — либо» еще не дает полного представления об этических воззрениях ее автора. В ней Кьеркегор «идет еще не дальше этического» (6, 33, 31). «Это только два акта... драмы существования, а не конец» (51, 254). Подобно тому как вторая часть этой книги является категорическим отрицанием эстетической стадии, последующие произведения, и прежде всего «Страх и трепет», подвергают аналогичному отрицанию этическую стадию во имя завершающей восхождение по ступеням этической лестницы третьей, религиозной, стадии. «Этическая сфера — только переходная сфера... завершающая сфера— религиозная...» (6, 15, 291).

Выбор между эстетической и этической стадиями не дает решения проблемы существования. Настоящим ответом является не «либо — либо», а «ни — ни». Кьеркегор прокладывает путь между «Сциллой эстетического существования и Харибдой этического» (48, 77), пробиваясь к религиозной этике. Причем соотношение этих трех стадий вопреки видимости не воспроизводит диалектическую схему гегелевской триады. Если о первых двух из них еще можно говорить как о тезисе и антитезисе, то третья отнюдь не является диалектическим синтезом, реализующим «снятие». Она представляет собой не диалектическое «отрицание отрицания», а такое же недиалектическое отрицание обеих предшествующих стадий, каким было и отрицание этикой морального долга этики склонности, влечения. К тому же, как правильно отмечает Прайс, переход к последующей стадии не есть движение, носящее характер эволюции, а скачок, основанный на свободном выборе (86, 159). Предшествующая стадия отвергается, отбрасывается. Отношение последующего к предыдущему не есть здесь диалектическое отношение «нового» к «старому», вбирающего в себя положительные достижения преодолеваемого. Это альтернативы, а не последовательные ступени развития. Кьеркегоровская третья стадия не включает в себя эстетические элементы, отвергнутые на второй, а еще радикальнее подавляет, искореняет их. Ибо религиозно-этическая стадия есть не что иное, как апология страдания.

Олицетворением третьей стадии выступает библейский Авраам, приносящий в жертву богу своего возлюбленного, единственного родного сына Исаака. Этот образ, выведенный в книге «Страх и трепет», наглядно демонстрирует контраст между религиозно-этической и этической стадиями. С позиции последней поступок Авраама требует решительного осуждения как аморальный, порывающий с семейным и общечеловеческим долгом, а не только с естественными склонностями. С этической точки зрения мы имеем здесь дело даже не с аморализмом, с грубым нарушением морального долга, но с чудовищным преступлением. Побуждение Авраама лишено всякого морального и рационального основания. Его единственный мотив — слепая покорность повелению бога. То, что, прилагая человеческий критерий, является преступным убийством, в религиозной оценке выступает как богоугодный акт — жертвоприношение. Долг перед человечеством уступает место долгу перед богом. Критерий добра и зла превращается в свою противоположность. Если на этической стадии семейные узы — образец нравственности, на религиозной они становятся препятствием, требующим преодоления. Религиозно-этическая стадия служит, таким образом, для Кьеркегора оправданием и его собственного нарушения обета верности, данного Регине: его отречение от нее уподобляется жертвоприношению во имя религиозного долга, осуществлению которого посвятил свою жизнь автор «Страха и трепета».