Сергей Бондарин - Парус плаваний и воспоминаний

Черноглазый, волосы бобриком, радушный капитан Михаил Зингерман лишен тяжеловесной импозантности старых седых капитанов, к которым, кстати сказать, он и меня учил относиться с великим почтением. Может быть, и на самом деле говорить об этом не остроумно, но все-таки его не увидишь с трубкой во рту, не услышишь хрипловатый капитанский окрик. В его манере разговаривать с пассажирами иногда проскальзывает даже нотка застенчивости, но он неизменно располагает к себе простотой и прямодушием, доброй озабоченностью. А сколько у него других забот, кроме как о самочувствии пассажиров! На корабле все сводится к капитану — с трубкой он или без трубки, — и как-то я высказался на этот счет.

— Моряк идет по морю, как по местности, — ответил мне капитан. — Под ногами течения, мели и глубины, но сторонам ветры, камни, берега. Иногда я чувствую ход корабля, как свою походку. Поворот — и он ощущается всем телом. Вот вы, — говорил мне капитан. — смущены. Без трубки — как будто и не капитан… Ну, ну, я шучу, не подозреваю вас в такой банальности. А всегда ли справедливо стыдиться того, что кажется банальностью?

Этот интересный разговор мне хочется передать, потому что он имеет прямое отношение к делу. Капитан говорил мне:

— Вот вы, пишущие люди, время от времени отправляетесь на «поиски героя». Это разве не банально? Но и за этой банальностью все-таки стоит потребность жизни. Вы говорите: выражение «поиски героя» не совсем точно, ищут обновленное чувство жизни. Верно! И нам хочется, чтобы так чувствовали пассажиры. Все читают книги, а сами говорите, что не всегда умеют читать. Вы хотите видеть книгу до самой глубины, так надо и путешествовать и с удовольствием, и с пользой, с мыслью. Вон сколько молодежи! Пусть научатся не только что-то чиркать в путеводителях, вот бы еще размышлять им, вот это бы хорошо!

Вот каков наш капитан! Так что ему, думаю, позволительно и отшучиваться на банальную просьбу иной дамы пройтись об руку с тайфунчиком Каролина.

В море часто думал я о тех людях, что первыми выходили в океан под парусом на крепких поморских баркасах. Кое-где на пустынных берегах, обнажающихся в час отлива, среди скал, удивительно похожих здесь на мокрых морских животных, еще можно видеть груды камней — незамысловатый памятник безымянному матросу. Не только о капитанах — подумаем и о матросах, о многих русских людях, по силе духа равных несокрушимому Аввакуму, Дмитрию Донскому, казаку Дежневу или Лаптеву, чьими именами названы здесь моря и земли. Ведь первыми стойкими жилищами ка одиноких редких постах, в скалах, погруженных в пену прибоя, оживленных скопищами птиц, были здесь русские жилища, первыми грамотами были грамоты на русском языке — от царя Петра, от Елизаветы. И первые карты были на русском языке, и первые флаги были русские флаги.

Каждому морю присущ свой образ. Облака над морями Беринга или Лаптева иные, не такие, как облака над нашим домашним курортным Черным морем, не те запахи, даже гул наката не тот. Вот только неустанный и неуклонный бег волны — и первые сутки, и вторые, и в день седьмой, и в день десятый — пенистые гребни драконов, срываемые ветром, всегда — ив Японском море и на Черном — напоминают мне одно и то же: неустанный бесконечный ход и труд человеческих поколений.

«Путешествие наполнит тебя знаниями и укажет цель, — говорит старинное арабское изречение. — Путешествие поможет тебе понять самого себя: кто ты есть, на что способен».

Океан! Все тут широко, просторно, мощно, и, присматриваясь и прислушиваясь, ясно понял я: именно это щедрое сочетание могучей природы с могучим неуклонным воздействием на человека как раз и манит его сюда с такой силой. Не может человек оставаться тут заурядным, безучастным. Каждый претерпевает здесь не только встречу с большим океаном, но и в самом деле заново встречается с самим собой, многие начинают важный диалог с самим собой в масштабах жизни и природы.

Здесь человек приобретает все основания сделаться человеком незаурядным, о ком в наши дни принято говорить: крупный деятель. Потому что тут нельзя не думать, не чувствовать, не делать больше, чем где бы то ни было. И — что, вероятно, особенно важно — почти незамедлительно видишь тут результат своих усилий.

Убежденность в этом приходилось слышать много раз при встречах с дальневосточниками-сахалинцами, магаданцами, на Камчатке и па Курильских островах.

Очень интересной была у нас встреча с «отцами» рыбацкого городка Холмска на Сахалине. Я бы сказал, что нам посчастливилось видеть в городке, пропахшем рыбой, не только его «отцов», но и «матерей» — учительниц, врачей, плановиков, приехавших сюда в свое время по распределению из московских и ленинградских институтов и университетов. Все слушали рассказы о жизни в Холмске или в Южно-Сахалинске с не меньшим интересом, чем рассказы наших же товарищей по круизу об их путешествиях в Индию, Йемен, на Мадагаскар или Кубу. По-своему это было даже интересней, потому что дети или младшие братья и сестры многих бывалых людей тоже кончили институты и университеты, а в иных семьях, вероятно, случались уже и те слезы, и те опасения, о чем вспоминали — теперь со свойственной улыбкой — нынешние директоры, партийные работники Холмска, Магадана. Теперь на улицах Южно-Сахалинска я чувствовал себя как в Москве: те же зеркальные витрины магазинов, те же колпачки и те же жесты продавщиц, те же миниюбочки, книжные и радиомагазины, бульвары, сады. В ту пору, когда все только начиналось, страхи и обиды были одинаковые и на Сахалине, и на Камчатке, и на Чукотке. Не забываю я, например, признания Софьи Ивановны Набоко, отважного вулканолога с мировым именем. Не сразу пришла в себя и она, когда — совсем девчонкой — впервые осталась на склонах Ключевской сопки с глазу на глаз с дымящимися демонами-вулканами. Но постепенно Ленинград был забыт, девушка превратилась, как шутит сама Софья Ивановна, в одну из дочерей мифологического Вулкана, а теперь новое превращение: она тоже мать — она Мать вулканов. Так теперь ее именуют в этом фантастическом краю всевозможных превращений и реальных деяний.

О делах и успехах своих городов, колхозов, вулканологических и геологических партий всегда рассказывалось с такой горячностью, с такой страстью, что нельзя было не восхититься, а то и позавидовать этой полноте чувств.

Не очень молодая, но очень энергичная дама, возглавляющая местное планирование, с той же страстностью рассказала и о том, как испугали ее сначала дощатые фанзы с железными жаровнями, оставшиеся от японцев, грязь, безлюдие, ни одного автобуса, ни парикмахерской, ни сада. Сажа и рыбья чешуя.