Людмила Поликовская - Есенин. Русский поэт и хулиган
Собратья мои увлеклись зрительной фигуральностью словесной формы, им кажется, что слова и образ — это уже все.
Но да простят мои собратья, если я им скажу, что такой подход к искусству слишком несерьезный. […]
У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова […]. Поэтому они так и любят тот диссонанс, который впитали в себя с удушливыми парами шутовского кривляния ради самого кривляния».
* * *В стихах этого времени он, как и в жизни, и нежный крестьянский юноша, и городской озорник. Противоестественное — на чей-то чужой взгляд — это сочетание, как показывает Есенин в «Песне о хлебе» (1921), вытекает из самой сущности крестьянского труда:
Режет серп тяжелые колосья,Как под горло режут лебедей.……Перевязана в снопы солома,Каждый сноп лежит, как желтый труп.На телегах, как на катафалках,Их везут в могильный склеп — овин.……А потом их бережно, без злости,Головами стелют по землеИ цепами маленькие костиВыбивают из худых телес.И из мелева заквашивая тесто,Выпекают груды вкусных явств…Вот тогда-то входит яд белесыйВ жбан желудка яйца злобы класть.……И свистят по всей стране, как осень,Шарлатан, убийца и злодей…Оттого, что режет серп колосья,Как под горло режут лебедей.
Конечно, стихотворение построено на метафорах, но в деревенском труде и в деревенском быте реально соединились поэзия и жестокость. И Кирша Данилов, и русский бунт, бессмысленный и беспощадный.[68]
Маленькая поэма «Исповедь хулигана» (ноябрь 1920 г.), где есть строчки: «Мне сегодня хочется очень/Из окошка луну обоссать», которые, наверное, не стоит читать в присутствии юных девушек (Есенин в таких случаях и не читал — опускал их) — эта же поэма — одно из самых задушевных, быть может, даже чуточку сентиментально-задушевных стихов, написанных «рязанским Лелем»:
Я нежно болен вспоминаньем детства,Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.Как будто бы на корточки пригретьсяПрисел наш клен перед костром зари.
«Трубит, трубит погибельный рог!». «Пугачев»
Другая «маленькая поэма» «Сорокоуст» начинается нарочито грубо:
Трубит, трубит погибельный рог!Как же быть, как же быть теперь намНа измызганных ляжках дорог?Вы, любители песенных блох,Не хотите ли пососать у мерина?……Хорошо, когда сумерки дразнятсяИ всыпают вам в толстые задницыОкровавленный веник зари.
Но вот автор(или, если угодно, лирический герой) увидел бегущего за поездом жеребенка:
Милый, милый, смешной дуралей,Ну куда он, куда он гонится?Неужель он не знает, что живых конейПобедила стальная конница?
И он шлет всяческие проклятия «страшному вестнику», который
Пятой громоздкой чащи ломит.И все сильней тоскуют песниПод лягушиный писк в соломе.О, электрический восход,Ремней и труб глухая хватка,Се изб древенчатый животТрясет стальная лихорадка!
* * *Автор этой книги родился и вырос в семье инженера, человека отнюдь не бездуховного, который и сам писал стихи, и читал чуть ли не всех европейских поэтов в подлиннике, и дружил со многими крупными писателями и поэтами. Он привил своим детям уважение к технике и понимание того, что она есть великое благо, ибо берет на себя труд рутинный, механический, высвобождая творческие способности человека. А убивать людей можно и сидя на лошади. (Дело ведь не в количестве убитых, а в психологии убийцы.) Красивы могут быть и инженерные решения, и то, что создано с помощью технических достижений. Прекрасны деревянные орнаменты деревенских изб (Есенин пропел им гимн в «Ключах Марии»), но прекрасен и чудо техники — Бруклинский мост — «в формах его современных особая есть красота». И Есенин, в отличие от Горького и Маяковского, сумеет ее оценить.
«Стальная конница» победила «живых коней» во всем мире. И процесс этот неостановим. (Другое дело, что человечество еще не всегда умеет им управлять.) Но для натур тонких, нервных резкий переход от одного стиля жизни к другому может быть губителен. Тем более когда естественный технический прогресс заменяется насильственными действиями и презрением к ранее существовавшим формам культуры и быта.
Город, город, ты в схватке жестокой Окрестил нас как падаль и грязь.
Почему-то никто не счел нужным прокомментировать эти строчки. А между тем — мы уверены — поэт имеет в виду дошедшие до него в чьем-то пересказе слова К. Маркса об «идиотизме деревенской жизни».
Себя Есенин сравнивает с волком, на которого устроена засада. И, как волк, он не намерен сдаваться без боя:
Зверь припал… и из пасмурных недрКто-то спустит сейчас курки…Вдруг прыжок… И двуногого недругаРаздирают на части клыки.
О, привет тебе, зверь мой любимый!Ты не даром даешься ножу!Как и ты, я, отвсюду гонимый,Средь железных врагов прохожу.
Как и ты, я всегда наготове,И хоть слышу победный рожок,Но опробует вражеской кровиМой последний, смертельный прыжок.
* * *Когда писались эти стихи, в стране полыхало крестьянское восстание, по размаху почти сопоставимое с восстанием Пугачева. Практически вся Тамбовская губерния была занята восставшими. Проехать из Москвы в Тамбов было невозможно. Восстание шло не только под экономическими (отмена продразверстки), но и политическими лозунгами (созыв Учредительного собрания), политическая программа восставших была, по существу, близка к эсеровской. Естественно, все симпатии Есенина — на стороне тех, кто решился на «последний, смертельный прыжок». Нет, он не взял винтовку в руки и не попробовал пробраться на Тамбовщину. Он откликнулся на восстание так, как только и может откликаться поэт, — словом. Гениальной поэмой «Пугачев».
Есенинский Пугачев не имеет ничего общего ни с реальным Пугачевым, ни с Пугачевым пушкинским. Он похож отчасти на автора, отчасти на предводителя восстания — Антонова, соединяя в себе твердую решимость не «даваться ножу» и нерастраченную нежность или, по словам Эренбурга, «грустную удаль и нежное хулиганство». Некоторые монологи Пугачева, вынутые из текста, не знающий поэму читатель может принять за стихи Есенина. Крестьянский «бунт» рисуется вовсе не как бессмысленный и беспощадный.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});