Михаил Киссель - Джамбаттиста Вико

Так начинаются времена «второго варварства» — того, что обычно и совершенно неопределенно в домарксистской исторической литературе называли «средневековьем». Виднейшие идеологи просветителей XVIII в. с пренебрежением относились к этому периоду европейской истории, считая, что от этого времени остались только поповские басни, из которых нельзя извлечь ничего достоверного. Между тем как раз тогда, когда Вольтер выносил этот свой вердикт, уже начиналось серьезное изучение феодального прошлого Европы, и Монтескье уже выдвинул чрезвычайно глубокий для своего времени взгляд на природу феодов, справедливо усматривая в них центральный феномен существовавшего тогда социального порядка. К тем немногим, кто стоял у колыбели научного изучения феодализма, принадлежал и Вико. Он вознамерился раскрыть его природу, исходя из предпосылки, что «второе варварство», или «возвратившееся варварство», должно быть подобно божественно-героическому периоду античности, богато отразившемуся в народной мифологии и эпосе.

Так общефилософский постулат единства мировой истории превращается в эвристический принцип исторического исследования, направляя поиск ученого в определенное русло. Ведь фактов бесчисленное множество, их нельзя описать полностью, да это и не нужно. Нужен компас, чтобы достигнуть берега в океане эмпирии или чтобы плыть в определенном направлении, даже если и не удастся увидеть землю. Исследователь без методологического компаса — все равно что корабль, потерявший управление и ставший игрушкой волн. Что искать и где найти искомое — вот вопросы, преследующие ум настоящего ученого, не надеющегося, что счастливый случай откроет ему истину. Конечно, Вико не понимал так ясно роль методологии, как мы это сейчас изложили, но на практике он последовательно держался своего методологического принципа, что неизмеримо ценнее, чем абстрактное знание нормативов, которое само по себе бесплодно, если не одушевлено творческой интуицией. Методологическая ориентация должна быть достаточно гибкой, чтобы теория могла корректироваться в ходе исследования, реагируя на новую информацию. Иначе метод рискует превратиться в жесткую априорную схему, не проясняющую, а уродующую эмпирический материал. С такой опасностью ученый всегда сталкивается, но бездумный эмпиризм эрудита-коллекционера «древностей» не альтернатива мыслящему историку, который, конечно, может попасть в плен к собственной схеме, но зато не окажется в положении скупца, который «над златом чахнет», не находя никакого применения своим сокровищам.

Так, общеисторическая схема Вико, с одной стороны, позволяет ему уловить общую нить в хаотической смене явлений, но, с другой стороны, она приводит к неправомерному сближению различных по своей социальной сущности феноменов. Развивая идею о повторяемости исторических событий, Вико считает эпоху феодализма в Западной Европе возвратом к начальному периоду античности, ибо он уже нашел феодализм в отношениях между патрициями и плебеями древнего Рима! Читатель, наверно, помнит, как, описывая возникновение «героических республик», Вико упоминает о «вечных основаниях Феодов» (3, 251). Это выражение встречается у него не один раз, а в перечне аксиом встречается и такая: «У всех древних наций мы встречаемся с клиентами и клиентелой; эти отношения могут быть поняты соответствующим образом только как Вассалы и Феоды; и ученые исследователи феодального права не могут найти для обозначения их более соответствующих слов…» (там же, 93). Стало быть, феодализм превращается в историческую категорию, обозначающую форму взаимоотношений «простолюдина» и «господина», которая основана на личной зависимости первого от второго за предоставленную ему господином защиту и средства существования (землю). В ходе исторической эволюции эта зависимость становится все менее непосредственной по мере того, как служение на войне и поденная работа в поместье заменяются чисто экономическими повинностями. Несомненно, что определение Вико слишком широко, оно охватывает некоторые черты, общие и рабовладельческой и феодальной формации, но именно поэтому и не годится в качестве дифференцирующего признака стадий социального развития. Социальное отношение «патриций — плебей» имело иной характер, чем отношение «феодал— крепостной», но ошибка Вико меньше, чем кажется на первый взгляд, ибо непременный элемент как той, так и другой формации составляет существование военной аристократии. Недаром выдающийся французский медиевист М. Блок вообще предложил различать «сеньериальную систему» и «феодальную систему». Первая, по его мнению, сложилась раньше, получила куда большее распространение и сошла на нет гораздо позже, чем вторая. «Сеньериальная система» и представляет собой, по Блоку, господство военной аристократии, тогда как феодальная характеризует систему крестьянской зависимости (см. 9, 92).

Хотя концепция Блока спорна, она все же обращает внимание историков на реальную проблему— проблему, если можно так выразиться, «частичного сходства», или наличия некоторых общих структурных элементов в рабовладельческом и феодальном обществах. Это особенно проявляется, когда понятия «рабовладение» и «феодализм» применяют к странам Юго-Восточной Азии, например к Китаю. То, что одни ученые в данном случае относят к феодализму, другие относят к рабовладению. Академик Н. И. Конрад нашел выход в признании сосуществования элементов той и другой социально-экономической формации на протяжении длительного исторического периода. Он предлагал даже считать в значительной мере условной грань между началом феодализма и концом рабовладения (см. 83). Сложность и пестрота исторической действительности превращают в проблему использование общих понятий и выработку общеисторической схемы. Мы постоянно должны помнить, что понятие, как подчеркивал В. И. Ленин в «Философских тетрадях», всегда есть огрубление, упрощение реальности. Для того и нужна диалектика, чтобы сделать теоретическую схему максимально близкой к реальности. Полное совпадение схемы с действительностью означало бы тождество мышления и бытия, достижение абсолютной истины и прекращение процесса познания, в чем и состояла несбыточная гегелевская мечта. Категориальная схема Вико слишком груба и метафизична, чтобы отобразить реальную диалектику исторического процесса; она фиксирует лишь тождественное, предавая забвению различия. Поэтому и само тождественное чрезмерно гипертрофировано, вырвано из реальной исторической связи, что и сделало общую концепцию Вико легкой добычей позднейшей критической мысли. Мы имеем в виду, конечно, его концепцию исторического круговорота. Особенно ясно обнаруживаются ее недостатки в свете диалектического понимания исторического процесса. Легко заметить, что она представляет собой возрождение античной мифологической схемы космического круговорота, но на этом основании ее нельзя просто отбросить как ненаучную. Ведь не кто иной, как Вико, проложил путь к изучению реального, «земного» содержания мифологии. Поэтому когда мы называем какое-либо сочетание идей, облеченное в метафорическую форму, «мифом», это не избавляет нас от необходимости исследовать хотя бы социальную функцию этих идей, тем более если речь идет о теоретической концепции, в которой мифологическое содержание переосмысливается и от мифа остается только общая рамка, окаймляющая утверждения, допускающие научную проверку.