Лилия Гусейнова - Ленин и Инесса Арманд. Любовь и революция

Вот как мне передал этот диалог один из моих товарищей, присутствующий при нем, но имя его я раскрыть не могу.

– Когда расстрелять? – спросил Мальков.

– Привести приговор в исполнение немедленно, – ответил Аванесов, а затем, немного задумавшись, спросил: – Где, думаешь, это лучше будет сделать?

– Я считаю в тупике, во дворе Автоброневого отряда.

– Прав.

– Как от тела будем избавляться? – спросил Мальков.

– Этого мне не уточняли. Надо спросить у Свердлова.

Затем они пошли к Якову Свердлову. В кабинете Аванесов спросил, где хоронить Каплан. И тут, как вспоминает мой товарищ, Яков Михайлович «медленно поднялся и, тяжело опустив руки на стол, будто придавив что-то, чуть подавшись вперед, жестко, раздельно произнес: «Хоронить Каплан не будем. Останки уничтожить без следа».

Мальков вышел из кабинета и направился в комендатуру, вызвал несколько стрелков-коммунистов и уже вместе с ними отправился в Автоброневой отряд. Здесь он велел начальнику отряда из боксов вывести несколько грузовиков и включить моторы, а в тупик загнать один легковой автомобиль, повернув его к воротам… У ворот также остались два стрелка, которым было запрещено кого-либо пропускать, Мальков пошел за Каплан и через несколько минут вывел девушку во двор.

По правилам во время казни должен был присутствовать врач – именно он составлял акт о наступлении смерти. Решено было обойтись без врача, его заменил поэт Демьян Бедный. Узнав о предстоящем расстреле, он напросился в свидетели – то ли потому, что по образованию был фельдшером, то ли потому, что дружил с Мальковым. Пока гремели выстрелы, Демьян держался бодро. Он даже помог попросившим его большевикам засунуть в бочку еще теплый труп и облить его бензином. Он держался хорошо и в тот момент, когда Мальков никак не мог зажечь отсыревшие спички, – поэт великодушно предложил свои. А вот когда вспыхнул костер, и запахло горелой человечиной, певец революции шлепнулся в обморок. «Интеллигенция», – усмехнулся Мальков и отправился к Свердлову, чтобы доложить о выполнении задания.

– В 4 часа дня 3 сентября 1918 года возмездие свершилось. Приговор был исполнен. Исполнил его член партии большевиков, матрос Балтийского флота, комендант Московского Кремля Павел Дмитриевич Мальков – собственноручно. Тело Фанни Каплан было сожжено в железной бочке.

Отрапортовали мне в тот же день. Но я знал, что все не закончилось, ведь истинные заказчики не были наказаны. И расстрел Каплан был только отпугивающим маневром с нашей стороны. Чтобы не думали эссеры, что сойдет им с рук то, что они творят. И что мы будем биться с ними и победим. Свергли царя – уничтожим и их.

Глава 19. Расплата

«Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно. Я знаю, я чувствую, никогда ты сюда не приедешь! Глядя на хорошо знакомые места, я ясно сознавала, как никогда раньше, какое большое место ты еще здесь, в Париже, занимал в моей жизни, что почти вся деятельность здесь, в Париже, была тысячью нитей связана с мыслью о тебе. Я тогда совсем не была влюблена в тебя, но и тогда я тебя очень любила. Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью, и это никому бы не могло причинить боль. Зачем было меня этого лишать? Ты спрашиваешь, сержусь ли я за то, что ты «провел» расставание. Нет, я думаю, что ты это сделал не ради себя… Крепко тебя целую. Твоя Инесса».

Писала я Владимиру и каждый день ждала ответа. Хотя знала – он занят и редко отвечает мне.

Это так больно, когда чувствуешь себя одинокой, а именно такой я себя и ощущала. Внутри как будто образовался вакуум, который нельзя было заполнить ничем. Ни работой, ни новыми любовными связями. Да и не хотелось мне этого. Я чувствовала себя брошеной… После того, что было в эмиграции, мне казалось, что здесь я осталась совершенно одна. Дети только и могли, как и прежде, удерживать меня «на плаву». Но эта пустота внутри меня росла с каждым днем. И все больше мне хотелось убежать, скрыться ото всех, но я знала – это не поможет. От себя я все равно не смогла бы убежать.

Душа разрывалась от тоски, мне постоянно чего-то не хватало… Кого я обманываю? Мне не хватало его и до боли в сердце хотелось быть рядом с ним! Человек – странное существо: он все время желает большего, но, получив это большее, хочет еще и еще. Почему когда мы были вместе, мне было мало? Сейчас нет и этого! И так тошно мне… Что хватило бы смелости – убила бы себя. Кто так зло подшутил над человеком, дав ему возможность чувствовать и ощущать все каждой клеточкой своего тела?.. Зачем это нужно-то было?!

Хотя я ни о чем не жалею в своей жизни. И если бы не было переживаний, если бы я не могла чувствовать, то была бы еще более несчастна. Чувствовать любовь – это драгоценный дар, и без него мы были бы не полноценны. И не важно – любите ли вы мужчину или работу, детей или родителей, любовь – это то чувство, которое будет с вами всегда. И я бережно храню в своем сердце свою любовь. Я помню все, что было между нами. И возможно кто-то скажет, что это нельзя назвать любовью в полной мере. Но я отвечу вам так: каноны, рамки и общепринятые мнения рано или поздно устаревают. И нельзя следовать им – каждый человек индивидуален, и никто не имеет права указывать, что, как и кому чувствовать, страдать, любить. У меня все было так, а у кого-то иначе. Но мое чувство было сильным, светлым и всепоглощающим. Оно дарило мне незабываемые минуты, часы, дни, годы, и я благодарна судьбе за то, что когда-то приехала в Париж и познакомилась там с самым важным для меня человеком. А все остальное уже не важно… Как хорошо, что воспоминания никто не может отобрать. Это целый мир, мир который принадлежит только тебе.

Тем временем революция, как ненасытный упырь, быстро высосала из меня все силы. Всегда энергичная, я рьяно бралась за любое дело и буквально «горела» на партийной работе. Крупская даже как-то сказала мне: «Инесса, ты еле держишься на ногах. Даже твоей энергии не хватает на ту колоссальную работу, которую тебе приходится вести».

Если говорить честно, все эти треволнения – и личные, и партийные – измотали меня донельзя. Это постоянное напряжение стало слишком велико.

Как мало теперь я стала любить людей. Раньше я, бывало, к каждому человеку подходила с теплым чувством. Теперь я ко всем равнодушна. А главное – почти со всеми скучаю. Горячее чувство осталось только к детям и В. И. Во всех других отношениях сердце как будто бы вымерло. Как будто бы, отдав все свои силы, свою страсть В. И. и делу революции, в нем истощились все источники любви, сочувствия к людям, которыми оно раньше было так богато… Я – живой труп, и это ужасно!