Всеволод Иванов - Красный лик

Ночуя в одном из сёл, полковник Герасимов встретил в избе тоже ночующего представителя Иркутской власти, ехавшего за покупкой фуража и мяса. Долго беседовали они на разные темы, главным образом о прекращении войны. Когда слух об этом дошёл до нашего отряда, то было решение у этого субъекта забрать деньги, дабы иметь возможность оплачивать крестьянам фураж и продовольствие. Полковник Герасимов нам его выдать отказался и заявил, что оставляет за собою свободу действия. После такого объяснения мы продвинулись вперёд в один переход за 70 вёрст для присоединения к армии, а полковник Герасимов ушёл в Монголию с маленьким, чуть не в 30 человек отрядом, среди которого было несколько дам…

По дошедшим потом сведениям, он был убит какой-то шайкой — едва ли не весь отряд был повешен.

Мы двинулись на Иркутск.

X. Иркутск, по слухам, занят. Станция Иннокентьевская. Кругом Иркутска

После катастрофы на ст. Зима, Иркутск для нас сделался таким же определённо-желанным пунктом, каким он был для нас под Красноярском. Армия не сомневалась, что возьмёт его, и думала о близком отдыхе там, двигаясь среди снежных дорог, с увала на увал, покрытый лесом, под холодным, морозным небом, где кружились орлы по дорогам, устланным трупами лошадей и выкидышей-жеребят.

В 60 верстах от Иркутска, в весёлом селе Китой расположились мы на отдых. 60 вёрст! Нужно поскорее подтянуться к городу, чтобы войти в то кольцо, которое его будет брать…

В этот же вечер поехал я на железнодорожную станцию в 5 верстах от села за информацией к чехам. Боже мой, какая перемена! Нас пригласили в вагон, насовали полные пазухи сигаретами. О чём говорить, господа? — Иркутск взят сегодня утром, Верховный освобождён…

Об аресте Верховного нам было известно раньше. Красные применили удивительно остроумный метод информации. Они всё время держали в движении товаро-пассажирский № 22, и с ним навстречу нам, армии, ехало множество пермяков, самарцев, уральцев и т. д., «отпущенных» домой за окончанием войны и снабжённых всеми надлежащими документами. У этих же людей были и газеты.

Знали мы и об ультиматуме, предъявленном ген. Войцеховским красному командованию Иркутска, об тех его условиях, на которых он согласился пощадить город. Условия эти были: вывод всех войск за черту города, выдача Верховного, выдача золотого запаса, пропуск на восток эшелонов с больными и ранеными, а также с семействами военнослужащих.

От крестьян имели мы сведения, что Иркутск эвакуируется, как в отношении товаров, так и в отношении войск, что подводы крестьянские, приехавшие в город за покупками, перебрасываются с грузом в Верхоленск и т. д. Таким образом, заявление чехов, что в Иркутске никого нет и что он теперь уже взят, окрылили наши сердца. Обидно было только, что приехали к шапочному разбору.

Более того. Чехи говорили, что их эшелоны к Иркутску будут подтягиваться недели три ещё, и поэтому армия сможет, на крайний случай, расположиться на отдых в Иркутске недели на две.

Окрылённые полученными сведениями, нагружённые папиросами, газетами и прочими диковинками, бросились мы к месту стоянки нашей. Спокойно улеглись спать, решив, что завтра будем в Иркутске.

Наутро обычное пробуждение. В синем зимнем рассвете февральского утра по деревенской улице начинается движение. Снимается дежурная часть, чутко дремлющая на полу где-нибудь в центральной избе, держа винтовки в объятиях, установив нашего «Максима» против двери. Варится всюду неприхотливое варево, и семьи (а ехали большинство с семьями) истово садятся за дымящиеся чашки, из которых торчат кости. Поевши, подымаются, и идёт укладка вещей на юза. Приспосабливаются кое-как и ребятишки. С нами долго ехали четверо ребят в пустом кованом сундуке… Как птицы, выглядывали они оттуда, и только вьющийся парок означал их дыхание.

Следующим номером шла погрузка больных — тифозных всяких видов. Их выводили, бледных и дрожащих, и укладывали в большие глубокие корзины, в сено или солому, укрывая, чем только можно. Так они и тянулись за отрядами, оглашая сонные лесные дороги криками и жутким бредом…

— Тащи, тащи, — слышал я такой крик под вечер в тёмной тайге, когда низким красным пятном горело между стволами солнце, — тащи, клюёт ведь…

Люди заболевали, слегали, ехали в кошёвках, затем показывались опять, побледневшие, исхудавшие… Врачи констатировали какую-то особую лёгкость, с которой переносился тиф при разнице температуры тела и воздуха чуть ли не в 100°. Были, конечно, и смертные случаи. Так, раз умер утром один из двух офицеров, ехавших вместе в санях. Другой, живой, продолжал целый день ехать с мертвецом. Приехали на ночёвку, живого вынули из саней, отнесли в избу, а мёртвого оставили в санях. На другой день выступили рано, торопились, хоронить было негде, и целый день ехал несчастный больной бок о бок с мёрзлым трупом своего мёртвого товарища.

Выехали на тракт, что идёт по берегу Ангары к Иркутску. Верстах в 16 от города — наша застава. Оказывается, красные установили за рекой два орудия и обстреливают движущиеся открыто обозы. Пришлось свернуть с тракта и ехать вдоль полотна железной дороги, верстах в двух правее. Командир нашего отряда решил обойти Иркутск с юга и свернул на село Благовещенское. Я поехал прямо на Иркутск, намереваясь, если бы он оказался занят, войти в связь с оставшимися там работниками РБП. Медленно, спокойно ползли обозы, зажатые в узком снежном ложе дороги вдоль ж.д., прикрытые невысокою насыпью. В одном месте полотно шло открыто, и красные направили свой огонь на видимую здесь цель. Над небольшим мостиком то и дело вспыхивали с треском белые облачка шрапнельных разрывов, чересчур, однако, высоких, чтобы быть вредными. Тем не менее был ранен какой-то подводчик бурят. В чужом пиру похмелье…

Невдалеке была какая-то небольшая станция, на которой стоял чешский эшелон. Чехи, сгрудившись на крыше последнего вагона, в бинокли с интересом следили за происходящим, приветствуя криками каждый более удачный выстрел.

Вот и Иннокентьевское, вот военный городок, вот столбик над смыком рельсов: Томская ж.д. — Забайкальская ж.д.

В огромном посаде Иннокентьевском было предвечерне темно. Странно было смотреть на тонкие чулки и шубки горожанок после четырёх месяцев походной жизни. Конский навоз придавал улицам особый стоялый вид. И сколько я ни спрашивал у наших солдат и офицеров — можно ли проехать в Иркутск, чей Иркутск, — никто ничего толком не знал.

Только один чешский солдат, встреченный мной на улице, обрисовал положение весьма отчётливо. Армия проходит Иркутск правее, сегодня уже последний день её прохода. Боя за Иркутск по каким-то соображениям командования нашего не было.