Пауль Шмидт - Переводчик Гитлера

Гитлер, казалось, был удивлен такой бурной реакцией. Он занял оборонительную позицию. Он неуклюже попытался отвести упрек в предъявлении ультиматума, возразив, что документ озаглавлен как «меморандум», а не «ультиматум». Чемберлен, Вильсон и Гендерсон снова пошли в атаку, указав, что его предложения, несомненно, невыполнимы, хотя бы из-за предложенных им сроков. Чехословацкому правительству остается едва лишь сорок восемь часов на формулирование необходимых приказов, а вся территория должна быть эвакуирована за четыре дня. При таких обстоятельствах чрезвычайно возрастает опасность насилия. Последствия вражды между Германией и Чехословакией непредсказуемы. В результате, конечно, может возникнуть война в Европе.

Таким образом, переговоры зашли в абсолютный тупик. В этот момент открылась дверь, и адъютант протянул Гитлеру записку. Прочитав, он передал ее мне со словами: «Прочтите это мистеру Чемберлену».

Я перевел: «Бенеш только что объявил по радио о всеобщей мобилизации чехословацких вооруженных сил».

В комнате наступила глубокая тишина. «Теперь война неизбежна»,? подумал я, и у всех тогда, вероятно, возникла такая же мысль. Хотя Гитлер и обещал Чемберлену ничего не предпринимать против Чехословакии, но всегда добавлял оговорку: «Если только какая-нибудь чрезвычайная акция чехословацких вооруженных сил не вынудит меня к действию». Не возникла ли сейчас такая опасность?

Впоследствии, рассказывая друзьям об этой драматической сцене, я часто пользовался сравнением с ударом в литавры в симфонии. После литавр «чешской мобилизации» несколько тактов держалась тишина, затем скрипки тихо подхватили мелодию. Едва слышным голосом Гитлер сказал оцепеневшему Чемберлену: «Несмотря на эту неслыханную провокацию, я, разумеется, сдержу слово ничего не предпринимать против Чехословакии, пока продолжаются переговоры,? во всяком случае, мистер Чемберлен, пока Вы находитесь на земле Германии».

Напряжение начало спадать. Возобновилось обсуждение? в более сдержанном, спокойном тоне. Казалось, все испытали некоторое облегчение от того, что катастрофа отодвинута на какое-то время. Переговоры продолжались. Это было большим достижением.

Гитлер вдруг изъявил готовность обсуждать вопрос о датах эвакуации, о которых Чемберлен отозвался как о самой большой трудности. «Ради Вас, мистер Чемберлен,? сказал он,? я пойду на уступки относительно сроков. Вы один из немногих, для которых я когда-либо делал подобное. Я соглашусь на 1 октября как день начала эвакуации». Он внес соответствующее исправление в меморандум, добавив еще несколько других мелких изменений, которые, насколько я помню, касались скорее формы, чем содержания документа, который затем отослали на перепечатывание.

В ходе последующей дискуссии Гитлер указал, что поддерживает усилия Чемберлена по поддержанию мира, хотя границы передаваемой по его предложению территории весьма отличаются от границ тех территорий, которые он захватил бы, если бы использовал против Чехословакии силу. В конце концов Чемберлен сказал, что готов передать немецкий меморандум чехословацкому правительству. Кризис очистил воздух, как гроза, и в два часа ночи Гитлер и Чемберлен расстались в исключительно дружелюбной атмосфере, недолго поговорив наедине с моей помощью. В ходе этой беседы Гитлер поблагодарил Чемберлена в выражениях, которые показались искренними, за его труды во имя мира и сказал, что судетский вопрос был последней большой проблемой, которая, по его мнению, требовала решения. Он говорил также о более тесных отношениях между Германией и Англией и о сотрудничестве двух стран. Было очевидно, как сильно он стремится установить хорошие отношения с Англией. Он вернулся к своей старой теме. «Между нами не должно быть разногласий,? сказал он.? Мы не собираемся препятствовать вашим интересам за пределами Европы, а вы можете без ущерба предоставить нам свободу действий в Центральной и Юго-Восточной Европе». Через некоторое время нужно будет также урегулировать колониальный вопрос, но он не такой срочный и нет нужды воевать из-за него. Позднее, тем же утром Чемберлен вернулся в Лондон.

Два дня спустя, 26 сентября, сэр Гораций Вильсон прибыл в Берлин с персональным письмом от Чемберлена Гитлеру. Гитлер принял Вильсона и сопровождавших его Гендерсона и Киркпатрика в Канцелярии. На этом совещании Гитлер в первый и единственный раз в моем присутствии полностью потерял самообладание.

Не помню, привезли ли англичане перевод письма Чемберлена с собой или я должен был перевести его. Во всяком случае, письмо вызвало одну из самых бурных реакций, которые мне доводилось наблюдать. «Правительство Чехословакии только что сообщило мне,? писал Чемберлен,? что оно расценивает содержащиеся в Вашем Меморандуме условия как полностью неприемлемые».

В письме Чемберлена содержался намек вроде «я же Вам говорил», и, казалось, он поддерживает позицию чехословаков. Гитлер, слушавший со все возрастающим беспокойством, вдруг вскочил с криком: «Здесь не о чем вести переговоры!» и кинулся к двери. Это была чрезвычайно неприятная сцена, особенно когда Гитлер вроде бы осознал, оказавшись у двери, насколько недопустимым было его поведение, и вернулся на место, как непослушный мальчишка. Теперь он взял себя в руки, и я смог продолжить чтение письма вслух. Однако, когда я закончил, он позволил себе впасть в еще большую ярость, чем я когда-либо мог наблюдать во время дипломатических встреч.

Последовал бессвязный разговор, где каждый говорил, не слушая другого, за исключением Киркпатрика и меня самого. Это был один из редких случаев, когда я не смог отстоять у Гитлера свои права переводчика. На других бурных встречах, особенно во время конференции «Большой четверки», состоявшейся в Мюнхене несколько дней спустя, мне удавалось восстанавливать порядок, указывая Гитлеру или какому-нибудь другому оратору, в запальчивости прерывавшему меня, что я еще не закончил перевод. Спокойные попытки сэра Горация Вильсона призвать Гитлера к благоразумию лишь усиливали его ярость; Гендерсон бился с Риббентропом, возбужденно толковавшем о Бенеше как о террористе, а о чехах как о поджигателях войны.

Пребывая именно в таком расположении духа, Гитлер произнес свою знаменитую речь во Дворце спорта несколько часов спустя. «Вопрос, который волнует нас больше всего в эти последние несколько недель, известен всем нам,? сказал он.? Он называется не столько Чехословакия, сколько герр Бенеш. В этом имени сконцентрированы сегодня чувства миллионов людей, оно заставляет их отчаиваться или наполняет их фанатичной решимостью!.. Теперь он выдворяет немцев! Но на этом его мелкие игры прекратятся… Теперь решение остается за ним. Мир или война! Или он принимает наше предложение и, наконец, предоставляет свободу немцам, или мы придем и возьмем эту свободу сами!»