Николай Горностаев - Мы воевали на Ли-2

— А тебе оставить его не могли? — зло спросил я.

Ляпунов лишь пожал плечами. Мотор висел на тросах.

— Подождите меня, вернусь — продолжим работу. — Я снова пошел в село, взял лошадь и поехал в Волноваху. Эшелон стоял под парами.

— Хорошо, что успел, — сказал майор. — Увезли бы твой диплом….

— Ну, вы-то тоже хороши… Что я теперь делать буду? Увезли блок-таль…

— Мы, брат, тоже солдаты. Приказано двигаться дальше.

Возвратился к самолету, думая лишь об одном: как выйти из положения? Мои механики поехали со стариком в село. Нашли там короткие бревна, подвезли их, и мы соорудили опору под мотор. И все началось сначала.

Дождь перестал, к обеду подморозило, но мы этого сначала и не заметили. Пот катил градом. И тут злополучный болт лег в свое гнездо…

— Предатель, а не болт, — в сердцах бросил Ляпунов и стукнул его изо всей силы кулаком, будто тот и впрямь мог ощутить всю нашу ненависть к нему.

Теперь надо поднять 155-килограммовый воздушный винт, навесить, смонтировать его на валу двигателя. К этому времени прибыли летчик, штурман, радист. Они и помогли нам в работе.

И вот взревели моторы, самолет вырулил из траншей. На новом двигателе барахлил карбюратор, пришлось его заменить снятым с аварийного мотора. Проверили и промыли фильтры систем. И наконец-то поздним вечером закончили работу. От усталости даже есть не хотелось. Болели руки, спина, но самолет-то готов!

Однако радость моя оказалась преждевременной. За ночь колеса шасси вмерзли в грязь, и когда летчик Куприянов резко рванул машину, левая покрышка и камера остались в земле. Я стиснул зубы. Куприянов заглушил моторы, вышел из самолета, посмотрел на свою работу и тихо свистнул.

— На аэродром в Горловку за колесом и подъемником поедешь сам, — сказал я ему, — побудешь в нашей шкуре хоть немного, может, нежней к самолету относиться научишься.

Возражать он не стал. На следующий день самолетом доставили новое колесо.

— Контрольного облета делать не будем, — сказал я. — Один уже сделали… Загрузим снятый мотор, бомбовые взрыватели и двинем прямо в Горловку.

— Мотор не возьму, — ощетинился Куприянов. — Не взлетим.

Снова шел дождь, ВПП утопала в воде. «Он прав, — подумал я. — Мы должны сохранить самолет. Но пятьсот килограммов взрывателей возьмем. Не оставлять же их здесь».

Мотор установили на подставку, накрыли чехлом, обвязали тросом. Погрузили взрыватели. Я очистил лопатой грязь с колес, осмотрел замки уборки шасси. Захлопнул дверь и пошел в кабину.

— Поехали, — сказал я Куприянову и дал двигателям взлетный режим.

Ли-2 нехотя двинулся по разбухшей вязкой грязи. Я почти физически ощущал, как тяжело давался ему каждый метр скорости. Только бы хватило полосы! Ли-2 оторвался в самом конце поля, мелькнули под крылом деревья, и мы ушли в небо. Напряжение, не покидавшее меня все эти дни, вдруг схлынуло, и я облегченно вздохнул: «Сделали!»

Долетели скоро. Как только сели и зарулили на стоянку, я пошел искать инженера 11-го гвардейского авиаполка. Поблагодарил его за помощь, попросил перевезти на аэродром оставленный в поле двигатель, сдать его в ремонт. Заправили самолет и… почти целую неделю просидели в «гостях». Мокрый снег сменялся дождем, дождь туманом. На ночь устраивались где придется, чаще всего в землянке на аэродроме. Однажды я решил, что переночую в селе Михайловке, невдалеке от аэродрома.

Но, как оказалось, там меня никто не ждал. Я бродил от дома к дому с парашютной сумкой за плечами, а хаты глядели на меня темными провалами окон. Ни света, ни живой души. Начинался комендантский час — без пропуска по селу ходить запрещалось. Пошел дождь. Я набрел на какой-то сарай без окон, осветил его фонариком. Похоже, что попал в бывший склад: у стен навалены черные ящики из-под немецких авиабомб. Крыша проломлена, сквозь щели сочится вода. Подтащил в сухой угол ящик, постелил куртку и, как был в сыром комбинезоне, лег. Заснул лишь к полуночи, сон сморил меня, несмотря на озноб. Однако спал недолго, а когда очнулся, все тело била крупная дрожь. До рассвета ходил по сараю, стараясь согреться.

Наше терпение метеослужба вознаградила лишь на — седьмой день. Позавтракав, мы вылетели в полк. Сияло солнце, голубело небо, на душе было спокойно и хорошо… два часа. В правом двигателе стало падать давление масла, росла температура. Пришлось выключить мотор. На одном левом дотянули до аэродрома в десяти километрах от Курска. Утром заменили разорванный шланг маслопровода — это из-за него у нас начались неприятности — и собрались взлетать. Ан нет! Движок затрясло! Будь ты проклят!

— Износились поршневые кольца, — со знанием дела сказал Ляпунов. — А где новые взять?

— Искать будем, — сказал я.

Куприянов улыбнулся, Ляпунов выругался, остальные молча разбрелись по аэродрому. И у какого-то склада нашли богом забытый накрытый чехлом старый мотор АШ-82 с самолета Ла-5.

— Цилиндры в нем такие же, как в нашем АШ-62ИР, — повеселел Ляпунов. — Сгодится?

— Сгодится, — сказал я. — Только бы износ колец был поменьше, чем у наших.

День прошел в работе, и лишь поздним вечером мы вспомнили, что ничего не ели. Да и устали изрядно. Спустились с обрыва по настилу из нашей русской березки, пошли к блиндажам, которые строились для фашистских офицеров. Стены их были из бетона, оштукатурены. Комната поменьше — для адъютанта или денщика, побольше — для офицера. Узкие окошки глядели, прищурясь, на дубовую рощу. Два года жили здесь захватчики, но турнули их, видимо, так быстро, что даже свои вещички представители высшей расы собрать не успели.

Жившие здесь техники полка дали нам простыни, наволочки, соломенные подушки. А вот с едой дела похуже — даже сухарей нет. Пришлось лечь спать голодными. Утешало то, что на ночлег устроились в сырой, нетопленой, но «гостинице», которая лучше, чем холодный фюзеляж самолета.

Утром мои посыльные вернулись с сухим пайком. Суше не придумаешь. Одни макароны. Это все, чем могли нас порадовать повара полковой столовой.

— Ляпунов!

— Я! — вытянулся в струнку сержант.

— Ты у нас самый сообразительный насчет еды. Что делать будем?

— Разрешите в деревню сбегать. Она в двух километрах отсюда.

Вскоре Ляпунов вернулся с вестью, что нашел хозяйку, которая будет варить нам макаронный суп. Но есть его удавалось только утром и вечером. Однажды пошел снег, белая пелена застлала горизонт, все стежки-дорожки. Мы возвращались в деревню затемно, едва волоча ноги от усталости. Ляпунов, отлично знавший дорогу, ушел вперед, а мы с Алехиным поотстали и… заблудились. Брели по снегу долго, наконец впереди замаячили какие-то строения. Оказалось, что это станция Курск а значит, отмахали мы в темноте не туда, куда надо больше десятка километров. Пришлось возвращаться назад. С горем пополам деревню мы отыскали, поели суп, а вот на сон времени почти не осталось. Ну, да на войне такое случается часто.