Алексей Мясников - Зона

— Почему на работе читаете?

— Только во время перекуров.

— Нельзя.

— Трепаться можно, а почитать нельзя?

— Нельзя.

— Но это же лучше трепа, правда? Вы ведь должны приветствовать, если зек взял Ленина или газету «Правда»?

— Только не на работе. Еще раз увижу, посажу в изолятор.

Белая ворона

И после того забирали книги, но не наказывали. Читающим меня не заставали. И только однажды утром начальник оперчасти майор Рахимов, внезапно войдя к нам в бендежку, увидел меня за столиком, а на столе газету. «Читаешь?» — злорадно осклабился Рахимов. Его с правильными чертами узбекское лицо всегда — или пугающе сурово, или он улыбается, но улыбается всегда как-то злорадно. Ходили слухи, что он жестокий человек, зеки его боялись. До сих пор он со мной дела не имел. И вот на тебе: с первого же захода — поймал с поличным, прямо на месте преступления. Отвел в штаб, к себе в кабинет. Вместе с бригадиром Лысковым, которого незадолго до этого назначили вместо разжалованного операми Толика Налимова. Мы стоим, Рахимов садится за свой полированный стол. Подвигает бумаги, берет ручку, спрашивает: «Какое наказание выбираете? Вот ты», — кивает черной головой на Лыскова. Тот мямлит: «Ну, ларя лишите…» — То есть самое мягкое. Дурак, думаю, сам на себя наговаривает, а за что? Видно знал, что с Рахимовым лучше не спорить. Рахимов пишет. Потом ко мне: «А тебя как?» — «Дело хозяйское». — Рахимов весело вскидывает черные брови: «Ну, как ты хочешь? Я могу и пятнадцать суток, лучше сам скажи». Куражится, ужасно хочется, чтобы я сам себя наказал. «Я не специалист, вам виднее». «Ну, ладно», — говорит и опять пишет. Я был совершенно уверен, что за этим розыгрышем последует постановление на арест, вот он его и выписывает. Зовет нас: «Подпишите!» Действительно, постановление. Лыскову на лишение месячной отоварки, мне… выговор. Во дает! Впервые, наверное, в истории зоны. Сколько сижу и потом, никогда не слышал, чтобы кого-то наказали выговором да еще выписывали специальное постановление. И кто — Рахимов! Гроза всей зоны, никто не помнит, чтоб он кому-то давал меньше пятнадцати суток. Хозяин, бывает иногда, скостит, но Рахимов всегда запрашивает потолок, об этом сами менты говорят. И редко, кто выходил из кабинета не битый.

Как он Налимова снимал с бригадиров? Приходит от него Толик в вагончик, под глазом синяк. Кто? Рахимов. И я теперь припоминаю, что это было исключением, что мы с Лысковым вместе в его кабинет зашли. Обычно только по одному и, что там Рахимов делает, как разговаривает, нет свидетеля. Как-то по вызову захожу с кем-то, он меня шугнул: «Подожди там, в этот кабинет только по одному заходят! Понял?» Я о нем еще расскажу, но и без того можно представить, какая это была сенсация на зоне — выговор от Рахимова. Впрочем, тому что происходило со мной, зеки скоро перестали дивиться. Первые месяц-два, как я уже говорил, были кое у кого подозрения, может быть, спровоцированные, но затем все увидели несколько особое ко мне отношение. Не то, чтобы хорошее, не то, чтобы плохое, а так — особая статья, один на зоне политический, белая ворона. Частые вызовы, хождения в штаб, притом безнаказанные, для зеков фигура такая весьма подозрительная. Кто туда часто ходит? Ясное дело — козел. О чем обычно беседуют опера, хозяин, отрядник подолгу и наедине? Выведывают про других зеков. Кого реже всех наказывают? Да тоже тех, кто на них работает. Но в общественном мнении зоны мне это сходило с рук. Люди видели, что, хотя меня зря не прессуют, но и послаблений никаких.

На зоне из полутора тысяч лишь человека четыре с высшим образованием, и все прилично устроены, кто в санчасти, кто инженер на кромке, кто прораб на стройке, а я на ямах. В штаб хожу не по своей воле, а по вызовам, а то и с жалобами, качаю права и не всегда безрезультатно, а уж сколько людям всяких жалоб написал, сколько разъяснений по кодексам, по правам! Об этом все знали, многие шли ко мне и, когда возникал вопрос, почему менты меня лишний раз не трогают, зеки находили такое объяснение: «Они тебя боятся». Не думаю, чтобы кто-то из ментов мог всерьез опасаться меня, хотя не исключаю, что могла быть инструкция вести себя со мной поаккуратней. Скорее дело в другом. Возраст, образование, не уголовник — особый статус, особое отношение. Прапора в основном моложе меня, кроме того, знали, что мной занимаются чины покрупнее, чего им зря задираться? А вот некий либерализм хозяина, Рахимова, Ромаха объяснить сложнее. Конечно, крупно я им досаждал, но ведь известно, что при желании повод придраться всегда можно найти, кроме того, я не очень-то их слушался. Думаю, не обошлось здесь без моих кураторов из КГБ и специфики моего дела.

Как признал однажды отрядник Певнев, у меня не было репутации злобного антисоветчика. «Читал Белую книгу? — спросил как-то отрядник. — Нет? Там про вашего брата, такие зубры — ты по сравнению с ними голубь». Когда же после двух лет отсидки стал навещать меня Аркадий Александрович из КГБ, то из бесед я понял, что все акции в отношении меня на зоне проводились только по согласованию с КГБ. Вот так: посадить посадили, а ломать не стали. Авось пригожусь. Спасибо моим постатейникам (70-й и 1911), разбросанным по разным зонам, видно много хлопот с ними у КГБ, если на их фоне я выглядел пай-мальчиком. Спасибо и тем, кто делает тюремную и лагерную жизнь достоянием гласности! Все-таки она делает свое дело, менты стали разборчивее и осторожней. Конечно, если человек с зоны дает информацию, его гноят, зато с другими становятся осмотрительней. Видно не одни диссиденты слушают радио. Реагируют и по ментовским каналам и, очевидно, не всегда отрицательно. Это придерживает плеть. Говорил же мне тот же Рахимов: «Я вас хорошо знаю, был у меня в Новой Ляле такой-то, обо мне Израиль передавал, и ничего видишь, служу. Не боюсь, пиши». И все-таки он, если теперь не боялся, то и не очень-то распоясывался, во всяком случае, без особого на то разрешения. Благодаря зарубежным друзьям, вот такой я могу сделать ему комплимент.

Гноить в лагерной тюрьме, постоянно провоцировать молотки в отношении 1911, если на то нет особой причины, становится, наверное, немодным. Слишком грубо и слишком громко. В отношении меня была другая тактика. Гнуть, но не ломать. Постоянно под колпаком, как рыбка в аквариуме, всегда рядом тайный осведомитель, а то и несколько: что говорит, куда ходит, что делает — опера должны все знать. Никаких несанкционированных связей. Прапоров специально предупреждали. Кто угодно за плату мог с ними договориться на чай, от меня они шарахались. Стоит с кем подружиться из зеков — отсекали разом. Весь этот механизм раскроется по ходу дальнейшего рассказа, но кое-что мне стало ясно уже на примере моих бригадиров.