Нулевые, боевые, пенсионные. 2000–2010 годы - Юрий Николаевич Безелянский
Пари и твори, дорогой Гиммерверт,
А мы комплименты положим в конверт.
5 февраля – идут консультации с врачами, и пришлось поехать куда-то далеко, на Крылатские холмы, к профессору Кутину. Он чего-то мычал, и я решил поехать в больницу на Писцовую улицу, где в мае 1990 года лежал с аллергической вспышкой. Вышли февральские страсти в «ВМ», темы – Джон Кеннеди, Лиля Брик, Фет, Пастернак и другие персоны. Отказался от поездки в Звенигород. А как же Европа, куда мы с Ще нацелились? А юбилейный вечер в ЦДЛ? Все рушится…
6–13 февраля. Больница на Писцовой. Аллергия…
О, закрой свои алые ноги!
Некрасивая алость на них…
В среду 6 февраля в 11.55 уже был в палате 327, стоял у окна и с тоской взирал на улицу. Свобода кончилась. Четыре кровати. Духота. Познакомился с 30-летним бизнесменом из Баку – Тахиром Искандеровым (был когда-то советский фильм «Тахир и Зухра»), и вскоре мы с ним уже резались в маленькие магнитные шахматы… Шахматы скрасили первый день пребывания в больнице.
Ну, а дальше анализы, капельница, таблетки в пузырьках с наклейкой «Утро», «Обед», «Вечер». Врачи, читавшие мою книгу «Вера, Надежда, Любовь», ко мне весьма заботливы. А я в голове прокручиваю новые книги: «Явь и сон» (художники, поэты), «Вырванные страницы из дневников Ю. Б.». Ще принесла вторую часть верстки «Московского календаря», и я прочитал ее в больничной палате. И тем не менее не покидало уныние, которое я отразил в стихотворных строчках:
Что наша жизнь? Игра.
А, может быть, больница.
Настанет день. Придет пора,
И ты в больнице, – и не спится.
Все планы рухнули, и нет
Ни выхода, ни облегченья.
И только памяти вослед
Ты бродишь, плача с сожаленьем…
Ах, неужели все прошло?
Ах, неужели все пропало?!
И не спасет уж ремесло
И дней осталось очень мало.
И если жизнь – игра,
То выигрыша не будет.
И ветер дунет со двора
И душу холодом остудит.
Мы проиграли. Вот финал.
Для всех конец так одинаков —
И кто был шустр, и кто проспал,
И кто Иван, а кто там Яков, —
Финал, финал, и пуст фиал.
На дне бокала лишь печаль,
И отправляйся с нею вдаль.
В туман, в тупик и в никуда.
Мы проиграли, господа!..
В ночь на 11 февраля проснулся около часа ночи и долго не мог заснуть. Лежал. Думал. Соображал и опять наплывом пошли строчки:
Простите, но я не Коперник
И Блоку совсем не соперник.
Я – книжный гребец и галерник,
К тому же ужасный аллергик.
Мне дух коммунизма противен.
Я чист. Романтичен. Наивен.
Противна политиков банда.
Ах, лучше бы запах лаванды…
13 февраля у врача попросился на волю. Она подвела итог: высыпания с ног сходят, ЭКГ в норме. Сахара нет. И – выписка… День выхода из больницы был счастливым. Даже больше, чем премия от Союза журналистов.
17 февраля – маленький передых после больницы, а с 14-го засел плотно за проект Гущина-Стефановича. Напечатал обзор событий за 1901 год и «поехал» дальше по началу XX века, листая при этом дневники Николая II и Суворина.
21 февраля – эйфория прошла. Замелькали будни. На «Культуре» отвергли мои заявки «1932 год», «Женщины XX века». Есть Радзинский, есть Вульф, есть Носик, Скороходов… И зачем еще один конкурент? Логично.
19-го в «Пашков доме» получил не левую книгу, а настоящие авторские экземпляры. 10 штук – 10 килограмм. 12-я по счету вышедшая книга. И никакого ликования…
28 февраля – последний день зимы. Зима была длинная и нудная. А завтра первый день официальной весны. Занимался приглашением на свой вечер ЦДЛ. Говорил со многими писателями, соглашались прийти, но чувствую кожей: не придут. Если соберу ползала, то уже неплохо… 25-го смотрели закрытие Олимпиады. Наши провалились, но во всем обвинили американцев. Проигрывать надо тоже уметь, а не валить на других…
Позвонили Бэлзе, он только что прилетел из Ханты-Мансийска («чем дальше на север, тем теплее принимают…»). Я ему сообщил, что вышел «Огненный век». Бэлза почти возмутился: «Юрий Николаевич, зачем вам нужна эта политика?! Ваша тема: культура и любовь…»
26-го в «Вечорке» давал интервью Сереже Борисову, он сходу набирал мои ответы на компьютере. Быстро и удобно. Но я так не умею… Пришел домой, и тут явилась новая корреспондентка Евгения (но не Евгения Гранде, как у Бальзака). Шустрая: одно интервью дуплетом в три издания: «Московская правда», «Подмосковные известия» и журнал «Полиграфист».
Позвонил Жетвину, с которым мы начинали печататься в «Советском студенте». К телефону подошла жена: Саша умер 28 декабря, сердце… 66 лет (он с 1935). И книгу стихов, кажется, так и не издал из-за текучки на радио, и до юбилея не дотянул…
Еще один звонок – Леониду Жуховицкому. Он удивился моим успехам: «Новая книга? И когда успеваешь? У меня последняя книга вышла в 1993 году…»
1 марта – в «Вечорке» вышло интервью под названием «Ищу любовь, мотивы, страхи…» У своих героев, а не у себя, конечно.
Немного воспоминаний.
1982 – 50 лет. 2 марта. +5, солнца нет, хмарь и грязюка. На работе чествовали в кабинете Фомина. Семь гвоздик и юбилейный выпуск журнала «СПК» с фото сотрудников и их пожеланиями юбиляру. После с Половичком и Аркадием Гавриловым поехали ко мне и бодро отметили. Только ушли гости, нагрянул кузен Витя Кузнецов с женой Таней (работница фабрики «Рот-Фронт») с кучей дефицитных кондитерских коробок. А 6 марта – большой сбор гостей. (17 человек) у нас. Школьные ребята подарили красивый кубок из чешского стекла…
1992 год – 60 лет. Плохое физическое и моральное состояние, и, тем не менее, 9 гостей. Говорили всякие слова и даже сравнивали с Иосифом Флавием и нашим Карамзиным. 4 марта получил пенсионное удостоверение.
Сын одной знакомой, 29-летний социолог, прилетевший из Англии, сказал: «Мама! Какая книга «Огненный век»! Оказывается, про нашу историю можно писать интересно и захватывающе…»
2 марта 2002 года – исполнилось ровно 70 лет. У английского писателя Уильяма Сомерсета Моэма (1874–1965), автора исповедального романа «Бремя страстей человеческих», есть эссе «В 70 лет». Вот отрывки:
«70-летие
