Все мои ребята. История той, которая протянула руку без перчатки - Рут Кокер Беркс
– На вас здесь жалуются.
– Что ж, прошу прощения, но мне нужно довести до конца одно дело.
– Нехорошо забрасывать могилу яйцами.
– Нехорошо бывшим мужьям оставлять своих детей ни с чем!
Я бросила яйцо, выкрикнув: «Без денег!», и взяла еще два.
– Нехорошо, когда… – шлеп, – твой ребенок живет… – шлеп, – впроголодь.
– Я забираю яйца, – сказал полицейский.
– Пустая трата времени, – ответила я и наконец повернулась к мужчине лицом. – Потому что я вернусь с новой упаковкой. И вам снова придется приехать.
Полицейский сглотнул.
– Потому что, – не унималась я, – мне нужно кое-что донести до своего бывшего мужа.
Полицейский немного помолчал.
– Понял, – сказал он. – Только не шумите.
Отойдя от меня на несколько шагов, он крикнул:
– Вам повезло, что скоро пойдет дождь.
– Да, мне везет, – ответила я, взяв пару яиц. – Я чертова счастливица!
Рядом со мной в лифте ехали окрыленные Тим и Джим. Мы стояли плечом к плечу, потому что в обшитом бежевыми панелями лифте почти не было места. Тим пританцовывал, словно от этого мы могли быстрее оказаться на одиннадцатом этаже.
– Я пыталась достать вам квартиру на последнем этаже, – сказала я, – но вам придется жить на предпоследнем.
Джим хмыкнул, словно хотел сказать «посмотрим-посмотрим», но я понимала, что он тоже в предвкушении: переезд в город – большое событие для деревенских парней. Служба жилищной помощи устроила их в просторную студию в Маунтин-Вью-Хайтс-билдинг, расположенном около национального парка. По меркам Хот-Спрингса, для жителей которого поездка в лифте была в диковинку, этот дом считался небоскребом.
Когда мы вышли из лифта, я как истинный риелтор повела парней по коридору, перечисляя все положительные стороны дома.
– Мне очень нравится эта аллея, – сказала я, показав рукой на гору Хот-Спрингс и парк. Листья на деревьях только начинали краснеть и желтеть. – Это один из лучших видов. С другой стороны тоже открывается неплохой вид, но эту панораму нужно увидеть непременно.
Джим схватил Тима за руку и сжал его ладонь – очень быстро, но я успела заметить это движение. Если бы я до сих пор работала на курорте, то мне было бы понятно, что сделка состоится.
Нам навстречу вышла пожилая чернокожая женщина.
– Свежая кровь, – сказала я женщине, представляя ей парней. Раз уж они здесь надолго, им нужно познакомиться с соседями.
Этот дом относился к социальному жилью, и здесь в основном селились пенсионеры. Женщина пожала парням руки, и мы пошли дальше к квартире.
Я вытянула перед собой ключ.
– Ну, кто первый?
Тим от волнения прижал ладони к щекам, и когда Джим протянул было руку, с визгом выхватил у меня ключ и вставил его в замочную скважину. Парни вбежали в квартиру, и Тим начал восторженно восклицать:
– О, дорогая, – говорил он мне. – Дорогая, какая красота!
– Вот ваша кухня, – сказала я, указав рукой налево, – а это ванная.
В комнате была перегородка, которая образовывала что-то вроде гостиной, куда можно было поставить большой диван, а с другой стороны от стенки еще оставалось место для кровати.
– А вот какой у вас вид, – сказала я, показав на панорамное окно.
Я завела парней за перегородку, где можно было поставить кровать.
– Вот сколько у вас шкафов. А отсюда открывается вид на Северную гору.
Джим кивнул Тиму.
– Ты рад? – спросил он.
– Да! – ответил Тим.
– Добро пожаловать в город, – сказала я.
Парни переехали очень быстро: вещей у них почти не было. Я возила их по городу в пикапе Бонни, и мы вместе искали все необходимое. Я привыкла притормаживать, проезжая мимо мусорных баков. Для гостиной мы нашли стеклянный журнальный столик в отличном состоянии, а на обочине хайвея 70 нас поджидал двухместный диванчик – казалось, он вывалился из багажника, потому что нерадивый водитель его не закрепил.
Больше всего в новом доме парням нравилось то, что он был расположен близко к тропе, ведущей на гору. К тому времени я уже поняла, что моногамии они не придерживаются и что это для них совершенно нормально, хотя для меня было бы неприемлемо. Парни осознавали все риски и предохранялись, а до всего остального мне не было дела – я просто следила, чтобы у них всегда были презервативы, которые я стала прихватывать в департаменте здравоохранения. Меня вовсе не удивляло, что мужчины занимаются сексом в парке; меня поразило, с какой радостью Тим и Джим об этом говорят. Любовная игра начиналась с того, что нужно было пройти мимо человека и обернуться. Затем прислониться к дереву и дождаться, пока другой последует твоему примеру, – едва уловимые признаки добрых намерений, напоминающие приглашение на танец. Мне хотелось знать, как это происходит, чтобы понимать, как рассказывать людям о балансе риска и наслаждения.
– Вы ходите туда, когда темнеет? – спросила я.
– В сумерках, – ответил Джим.
– У парней заканчивается рабочий день, и они идут домой, – сказал Тим. – А бывает, что все случается рано утром. Когда важные начальники, у которых есть жены и дети, могут сказать своим домашним, что у них встреча. Провернуть это в обеденный перерыв намного сложнее.
– Только если заскочить на минутку, – сказала я.
– Только если так, – согласился Джим.
Адвент, четыре недели до Рождества – это время, когда все ждут чего-то необычного. В эти зимние дни кучка израненных душ изо всех сил стремится ощутить трепет надежды. Поэтому меня позабавило, что именно в первую неделю адвента мне назначили пособие. Все лето я провела в архивах и на складах, перебирая коробки и пытаясь по кусочкам собрать сведения о трудовом стаже отца Эллисон. Он столько раз менял работу и его столько раз увольняли, что мне было просто не уследить, а Мэгги и Имоджен ни за что не стали бы мне помогать. В их глазах я была жадюгой, которая пытается нажиться на смерти их мужа и сына. Но мне встретился Марк Бергап. Он подрабатывал в пресс-ложе Оуклон-Парка. Его основным местом работы была соцзащита, и он, узнав, через что мы с Эллисон проходим, предложил свою помощь. В первый же месяц после похорон Марк выписал мне чек на часть пособия, без которого мы бы, наверное, пропали.
Чтобы получать пособие, мне было достаточно работать неполный день или не работать вовсе. Я могла уволиться с лесопилки, и мы с Эллисон могли бы жить нормальной жизнью.
В нашей церкви каждое воскресенье адвента зажигали свечи, причем каждая из них символизировала что-то особенное: веру, надежду, радость и мир. Эллисон хотела исполнить роль служки и зажечь одну из свечей. Дети зажигали свечи вместе с родителями, но нам с Эллисон этого не предлагали. Эллисон все еще было нелегко после смерти отца, поэтому я решила обратиться с просьбой прямо к доктору Хейзу.
– Нет, зажигать свечи могут только семьи.
– А мы разве не семья?
– Нет, – ответил он. – У вас нет мужа.
Ну, это было уже слишком!
– Знаете что? Мы семья! А если вы отказываетесь считать нас семьей только потому, что у моей дочери нет отца, спешу вам сообщить, что он умер. Припоминаете? Вы ведь приходили к нам – хоть и остались на крыльце, – когда его не стало? Так что мы с Эллисон хотели бы зажечь свечу.
Мне хотелось зажечь свечу радости, но пришлось довольствоваться свечой надежды. Ну что ж, по крайней мере, надежда в моем сердце еще жила.
Я спросила у родителей отца Эллисон, может ли она прийти к ним на Рождество, чтобы почувствовать, что жизнь возвращается в привычное русло.
– Я ее подвезу, – заверила я их.
Имоджен ответила, что Эллисон может провести у них ровно два часа в сочельник, но точно не в день Рождества.
– Хорошо, – сказала я.
Когда мы с Эллисон приехали, Имоджен встретила нас с заплаканными глазами, поэтому я решила зайти в дом и убедиться, что все в порядке. По телевизору, как всегда, шла передача Пэта Робертсона, который убеждал зрителей, что его устами, как чревовещатель
