Отто Бисмарк - С русскими не играют

ф. Б.».

Герлах отвечал:

«Сан-Суси, 5 июня 1857 г.

…В первую очередь я с удовольствием признаю практическую сторону ваших взглядов. Нессельроде верно заметил, как и вы, что, пока Буоль у власти (вы справедливо упоминаете наряду с ним Баха), сотрудничество с Австрией неосуществимо. Рассыпаясь в громогласных заверениях в дружбе, Австрия настроила, говорил он, против них (т. е. русских) всю Европу, оторвала у них кусок Бессарабии и сейчас еще причиняет им тяжкое огорчение. Таким же образом Австрия обходится и с нами, а во время Восточной войны ее поведение было до гнусности вероломно. Итак, когда вы говорите, что с Австрией вместе идти нельзя, то это относительно верно, и в конкретном случае мы вряд ли разойдемся с вами по этому вопросу. Но не забывайте, что за одним прегрешением всегда следует другое, и что Австрия тоже может представить нам список весьма скверных проступков, как, например, противодействие в 1849 г. вступлению в Баденский озерный округ, что, собственно, и привело к потере Нейенбурга, который должен был завоевать принц Прусский. Затем политика Радовица, далее, высокомерное отношение в период интерима, когда даже Шварценберг повел себя подобающим образом, и множество менее важных деталей: все подряд повторение политики 1793–1805 гг. Но тот взгляд, что наши дурные отношения с Австрией должны быть лишь относительно дурными, практичен при всех обстоятельствах. Во-превых, он удерживает нас от мести, способной привести только к несчастью. Во-вторых, он сохраняет волю к примирению и сближению, а значит, устраняет все то, что могло бы помешать такому сближению. У нас отсутствует и то и другое. Почему? Потому, что наши государственные люди пускаются в бонапартизм. Но о последнем больше знают старики, чем молодые. В данном случае стариками являются король и аз грешный, молодыми – Фра Диаволо (Мантейфель) и прочие, так как Фра Диаволо в 1806–1814 гг. был в Рейнском союзе, а вас еще на свете не было. Мы же десять лет постигали бонапартизм на практике, нам его хорошо втолковали. Поэтому все наши разногласия сводятся – ибо в основе мы единодушны – лишь к различному пониманию смысла этого явления. Вы говорите: Людовик XIV тоже был завоевателем; австрийский девиз «общими силами» также революционен; Бурбоны сильнее виноваты в революции, нежели Бонапарты, и т. д. Вы заявляете, что положение «изначально порочное не исправится с течением времени» верно только с точки зрения доктрины (я не могу согласиться даже с этим, так как из всего неправого может возникнуть правое и с течением времени возникает). Из царской власти в Израиле, установленной вопреки божьей воле, вышел Спаситель. Рувим, Авессалом и другие нарушают столь признанное первородство. На Соломона, прижитого с прелюбодейкой Вирсавией, нисходит Господне благословение. Но когда вы все это мешаете в одну кучу с бонапартизмом, это свидетельствует о полном непонимании сущности бонапартизма. Бонапарты – и Наполеон I, и Наполеон III – отличаются не только революционным нелегитимным происхождением своей власти, как это, возможно, свойственно и Вильгельму III, и королю Оскару [170], и т. д. Они сами – воплощение революции. Оба, и № 1, и № 3, ощущали в этом свою беду, но преодолеть это оба были не в силах. Прочтите забытую сейчас книгу «Отношения и переписка Наполеона Бонапарта с Жаном Фьеве», вы обнаружите там глубокие взгляды старого Наполеона на сущность государств. Да и нынешний Бонапарт импонирует мне такими мыслями, как, например, признание дворянских титулов, восстановление майората, осознание опасности централизации, борьба против биржевой спекуляции, стремление восстановить старые провинции и т. д. Но это не меняет сущности его власти, так же как и сущность Габсбургско-Лотарингского дома [171] не меняется от присутствия в его составе либерального и даже революционного императора Иосифа II [172] или Франца Иосифа с его высокоаристократическим Шварценбергом и баррикадным героем Бахом. Гони природу в дверь… Поэтому никакой Бонапарт не может отказаться от народного суверенитета, он и не делает такой попытки. Как показывает цитированная выше книга, Наполеон I отказался от своего желания забыть о своем революционном происхождении, когда, например, приказал расстрелять герцога Ангьенского [173]. Наполеон III будет действовать подобным образом, он уже так поступал, например, при нейенбургских переговорах, когда перед ним возникла наилучшая, и при других обстоятельствах весьма желанная, возможность восстановить Швейцарию. Однако он испугался лорда Пальмерстона и английской прессы, что честно признал Валевский. Россия испугалась его, Австрия – и его, и Англии, и таким образом состоялась эта позорная сделка. Разве не странно, – мы имеем глаза и не видим, имеем уши и не слышим, – что сразу после нейенбургских переговоров следует история с Бельгией, победа либералов над клерикалами, победоносный союз парламентского меньшинства с уличным восстанием против парламентского большинства [174]. Но вдруг оказывается, что вмешательства со стороны легитимных держав быть не должно – этого Бонапарт безусловно не потерпел бы. Если же все это не успокоится, то бонапартизм вмешается – вряд ли, однако, за клерикалов или конституцию, скорее в пользу суверенного народа. Бонапартизм – это не абсолютизм и даже не цезаризм. Первый может опираться на божественное право, как в России или на Востоке, поэтому он не касается тех, кто не признает этого божественного права, для кого его не существует, если только такому автократу не вздумается объявить себя бичом божьим, как Атилле, Магомету или Тимуру, но это исключения. Цезаризм есть захват высшей власти в законной республике и оправдывается необходимостью. Но для любого Бонапарта волей-неволей, хочет он того или нет, революция, т. е. народный суверенитет – это внутреннее, а при любом конфликте или нужде – и внешнее правовое основание. Именно из-за этого меня не может удовлетворить ваше уподобление Бонапарта Бурбонам, абсолютистской Австрии, как не удовлетворяет меня ссылка на индивидуальный характер Наполеона III, который мне тоже импонирует во многих отношениях. Если не он будет завоевателем, так его преемник, хотя наследный принц империи имеет шансов на трон не больше многих других и в любом случае меньше, чем Генрих V. В этом отношении Наполеон III такой же наш естественный враг, каким был Наполеон I, я хочу только, чтобы вы это имели ввиду, и вовсе не желаю, чтобы мы с ним ссорились, дразнили его, раздражали, отвергали его ухаживания. Но наша честь и право принуждают нас к сдержанности в отношениях с ним. Он должен знать, что мы не готовим его свержения, что мы относимся к нему без враждебности, честно, но пусть имеет ввиду, что мы считаем происхождение его власти опасным (он сам так думает), и если он попробует использовать это, мы окажем ему противодействие. Он и вся остальная Европа должны знать это, не дожидаясь наших заявлений. Иначе он накинул бы на нас аркан и потащил бы куда захочется. Хорошая политика именно в том и состоит, чтобы, не доводя дела до столкновения, внушать доверие тому, с кем мы на самом деле единодушны. Но для этого надо говорить с людьми честно и не ожесточать их молчанием и коварными выходками, как делает Фра Диаволо. На совести Пруссии тяжкий грех: она первая из трех держав Священного союза признала Луи-Филиппа [175] и побудила к тому же других. Может быть, Луи-Филипп правил бы до сих пор, если бы с ним были честны, почаще показывали ему зубы и таким образом напоминали о том, что он узурпатор. Много говорят об изолированном положении Пруссии. Но каким образом искать прочных союзов, если, как выразился император Франц в 1809 г. на Венгерском сейме, «весь мир сошел с ума»? Политика Англии с 1800 до 1813 г. была обращена на то, чтобы отвлечь Бонапарта на континенте и тем самым не допустить высадки десанта в Англии, к чему он всерьез готовился в 1805 г. Теперь Наполеон занят во всех своих портах военными приготовлениями, чтобы высадить в нужный момент десант, а легкомысленный Пальмерстон ссорится со всеми континентальными державами. Австрия не без причин опасается за свою Италию и враждует с Пруссией и Россией – единственными государствами, которые не противодействуют ей там. Она сближается с Францией, еще с XIV века с вожделением взирающей на Италию, и доводит до крайности Сардинию, которая держит в своих руках входы и выходы Италии; она перемигивается с Пальмерстоном, а тот усердно раздувает и поддерживает восстание в Италии. Россия либеральничает во внутренней политике и бегает за Францией. С кем же следует объединяться? Разве тут возможно что-либо, кроме выжидания? В Германии прусское влияние столь незначительно оттого, что король никак не решается показать немецким государям свое неудовольствие. Как бы необычно они себя ни вели, их, однако, рады видеть и в Сан-Суси, и на охоте. В 1806 г. Пруссия начала войну с Францией при весьма неблагоприятных предзнаменованиях, тем не менее за ней пошли Саксония, Кургессен, Брауншвейг, Веймар, когда Австрия уже в 1805 г. оказалась без всякой свиты…