Готтлоб Бидерман - В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945

По суровой традиции пехотинцы впоследствии называли эту часть дивизией «Одеколон», имея в виду, что она прибыла с запада и быстро испарилась. Скоро был издан официальный приказ, запрещающий использование этого оскорбительного термина, и его уже больше не использовали пехотинцы на передовой. Однако неудивительно, что это выражение можно было иногда услышать от солдат, остававшихся в тыловых районах, обычно за пределами досягаемости русских орудий.

23 марта в течение всего дня враг атаковал «Ледокол» силами одного батальона. 437-й пехотный полк поддержали штурмовые орудия, но мощный артиллерийский и минометный огонь противника накрыл всю территорию «Ледокола» и соседнего завода, вынудив пехотинцев прятаться в окопах и блиндажах. В течение ночи наши батареи обстреливали скопления вражеских войск на фронте «Ледокола».

Врагу удалось захватить «Ледокол» после того, как немецкие защитники израсходовали все боеприпасы. Мощный заградительный огонь наших артиллерийских батарей не позволил врагу воспользоваться этим прорывом для дальнейшего продвижения. Советы понесли массовые жертвы и не смогли достичь противотанковых рвов к востоку от завода.

При поддержке огня артиллерийских батарей и самоходных пушек наши пехотные части к вечеру успешно отвоевали «Ледокол». 1600 артиллерийских снарядов, выпущенных нашими батареями, помешали дальнейшему продвижению врага, несмотря на то что Советы могли подбрасывать подкрепления. В течение всех тяжелых наземных боев активность в воздухе оставалась незначительной, и нашим зенитным огнем были сбиты лишь один вражеский бомбардировщик и один истребитель «рата» («И-16»).

В 4.40 утра 9 апреля враг предпринял неожиданную атаку при поддержке огня тяжелой артиллерии, обрушив на наши позиции град снарядов. В 7.00 вражеский артиллерийский обстрел в нашем секторе слегка ослабел, хотя сектор слева продолжал принимать на себя всю тяжесть вражеских атак. В бой были введены танки, а к полудню атака ослабла. Под огонь наших батарей попали вражеские орудия и многочисленные скопления войск, но, несмотря на мощное давление, враг смог предпринять еще одну атаку на наш укрепленный пункт, официально называвшийся «Зигфрид». После нескольких попыток это наступление было рассеяно огнем артиллерии и пехоты.

5-я батарея обрушила огонь на скопление танков в самой северной оконечности болота. Регулярно наблюдалась вражеская активность в воздухе, причем использовались в основном примитивные самолеты наподобие «И-16». Эти самолеты атаковали все цели подряд посредством легких бомб и пулеметного огня. В 11.30 наши «штуки» предприняли атаку целей на передних подступах к высоте 66.3, а в 15.00 ударили по сосредоточениям вражеской бронетанковой техники. Наша собственная авиация вернула себе господство в воздухе над нашим сектором.

Противник использовал дни с 9 по 11 апреля для последних отчаянных атак с целью прорыва позиций на «Парпаче» и отвоевать Крым в завершающей фазе «сталинского удара». Он пытался занять коридор «Парпач» превосходящими силами полдюжины стрелковых дивизий и с помощью почти двухсот танков. Враг был вынужден прекратить атаки из-за тяжелых потерь – снова в боях против нашей линии обороны Советы израсходовали все свои наличные резервы.

Наша дивизия сыграла главную роль в успешной обороне Парпачских позиций. Получив наконец-то возможность перевести дух, мы с нетерпением ожидали отдыха вдали от постоянных обстрелов и угроз массовых атак пехоты. Хотя не было возможности отвести с фронта целую дивизию, отдельные батальоны из наших пехотных полков отводились и направлялись для временного отдыха в тылу. Даже для тех, кому повезло воспользоваться передышкой, пауза была недлинной, и после короткого отдыха все скоро вновь оказывались на фронте.

До нас дошли сведения, что нас снимают с фронта на отдых. Мы с трудом волочили ноги сквозь грязь, идя по следам нашего орудийного тягача в направлении поселка Ближние Камыши. Впервые за много дней позади нас стихал грохот далекой артиллерии.

Находясь в Ближних Камышах, один номер нашего орудийного расчета «реквизировал» без разрешения гуся из места квартирования другой части. Несчастная птица была ощипана и быстро съедена нашей прожорливой командой. Вскоре после приема пищи в нашем жилище появился гауптфельдфебель из потерпевшей части с повязкой, обозначающей звание, на рукаве, говорившей о том, что он старший в своей роте, а также с аккуратно вставленной в петлицу ленточкой креста «За военные заслуги». Он также привел с собой на буксире подчиненного, чтобы засвидетельствовать происходящее. Чисто обглоданные гусиные кости, лежавшие рядом со снарядным ящиком, не остались ими незамеченными.

От меня, как командира орудия, потребовали сообщить свое имя и название части. С ворчаньем гауптфельдфебель аккуратно записал эту информацию в свой журнал для рапортов, который все унтер-офицеры носили в левом нагрудном кармане. Мы почти не обращали внимания на его угрозы ответных действий и дисциплинарных мер, пропуская слова мимо ушей. После многих месяцев пребывания на фронте трудно было вообразить нечто худшее, чем то, что мы недавно испытали, и мы хорошо знали, что большее наказание для нас – служба на Восточном фронте.

Штаб полка также находился в Ближних Камышах. Спустя несколько дней я получил приказ явиться на командный пункт полка. Я постарался произвести благоприятное впечатление, прибыв вовремя, в чистом мундире, с правильно застегнутым ремнем и пилоткой, надетой на голову по уставу, как того требовали правила немецкой армии. Ординарец командира роты Алоиз присвистнул, встретив меня, а потом произнес:

– У вас там, парни, еды хватает?

Он прервал свое занятие и опрометью бросился в здание, но скоро появился в дверях, сделав мне знак следовать за ним.

За столом сидел адъютант, сосредоточенно изучавший стопку бумаг, разложенных между несколькими телефонами и картами. Я сделал было нервную попытку щелкнуть каблуками, но она позорно провалилась из-за безобразного слоя грязи, прилипшего к подошвам моих сапог. Тогда я громко произнес:

– Ефрейтор Бидерман явился в штаб полка по приказанию!

Гауптман дал мне постоять в молчании несколько долгих минут, не отрывая глаз от своего стола. Затем он отложил бумаги и взглянул на меня.

– Ефрейтор Бидерман, тут у меня… – он выбрал лежавший на углу стола документ и махнул им в мою сторону, – рапорт о краже. Что было украдено?

– Гусь, – ответил я без колебаний.

– И кто несет ответственность за эту кражу?

– Я, – ответил я.

– И откуда конкретно он был украден? – раздраженно спросил гауптман.