Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Пенсионер союзного значения
В последние сентябрьские дни отец отдавался делам, будто не существовало никакого предупреждения. Перед тем как покинуть Москву, утром 30 сентября, он встретился с Президентом Индонезии Сукарно, прибывшим в нашу страну с официальным визитом.
Вечером того же дня он приземлился в Симферополе. Отец выбрал кружной путь, по дороге решил осмотреть новые птицефабрики, закупленные за рубежом. Его очень беспокоило, почему в наших условиях они быстро теряют свою эффективность. Количество кормов, затрачиваемых на килограмм привеса, возрастало вдвое, а то и втрое. Поиск ответа на этот вопрос и тогда, в критический момент, представлялся отцу чрезвычайно важным.
В Крыму отца встречали Петр Ефимович Шелест, другие руководители Украины. Как читатель, несомненно, помнит, Шелест все знал, первый разговор с ним Брежнев провел еще в марте. Посетили птицеводческий совхоз «Южный», затем бройлерную фабрику совхоза «Красный». Отец вел себя как обычно, вникал в суть, интересовался, как содержат птиц, как кормят. Шелест ожидал разноса, но его не последовало.
Через много лет в своих воспоминаниях Шелест отмечал, что Хрущев показался ему как бы подавленным, менее уверенным, чем обычно. Он пожаловался на Брежнева, назвал его «пустым человеком». О Подгорном сказал, что пока большой отдачи от него не видит, ожидал большего. Посетовал, что Президиум ЦК — это общество стариков, в его составе много людей, которые любят поговорить, но работать нет…[12]
В Крыму отец задерживаться не стал. Сказал Шелесту, что там угрюмо, холодно, и уехал в Пицунду. Отдых начался приемом 3 октября группы японских парламентариев во главе с господином Айитира Фудзияма. На следующий день отец встретился с парламентариями Пакистана.
Я оставался в Москве, решив не проявлять больше инициативу.
Несколько дней прошли в обычных служебных хлопотах. Никто не звонил. Иногда на меня накатывало предчувствие опасности, но я гнал его прочь — нечего впадать в панику. Свой долг я выполнил — остальное не мое дело.
И вдруг в один из этих предотъездных дней, как мне представляется сейчас, 2 октября, у меня на столе зазвонил телефон. Я снял трубку.
— Хрущева мне, — раздался требовательный голос.
Обращение было по меньшей мере необычным, и я несколько опешил.
— Я вас слушаю.
— Микоян говорит, — продолжил мой собеседник. — Ты там говорил Никите Сергеевичу о беседе с каким-то человеком. Можешь его привезти ко мне?
— Конечно, Анастас Иванович. Назовите время, я созвонюсь и привезу его, куда вы скажете, — отозвался я.
— На работу ко мне не привози. Приезжайте на квартиру сегодня в семь вечера. Привези его сам, и поменьше обращайте на себя внимание, — то ли попросил, то ли приказал Анастас Иванович.
— Не знаю, удастся ли его сразу разыскать. Ведь у меня только домашний телефон, его может не быть дома, — засомневался я.
— Если не найдешь сегодня, привезешь завтра. Только предупреди меня, — закончил Анастас Иванович.
Я тут же набрал телефон Галюкова. На мое счастье, он оказался дома и сам снял трубку.
— Василий Иванович, с вами говорит Сергей Никитич, — начал я, умышленно не называя фамилии. — С вами хочет поговорить Анастас Иванович. У него надо быть в семь часов вечера, я за вами заеду без двадцати семь.
В тоне Галюкова было мало радости по поводу моего звонка, а когда я сказал о Микояне, он просто испугался:
— Я бы не хотел, чтобы меня узнали. Меня хорошо знает Захаров,[13] могут быть неприятности, — пробормотал он.
— Не беспокойтесь. Мы поедем прямо на квартиру в моей машине, я сам буду за рулем. В семь часов уже темно. Охрана меня хорошо знает в лицо, я часто у них бываю, дружу с сыном Микояна Серго. Они не будут выяснять, кто сидит со мной в машине, — успокоил я его.
Не знаю, подействовали ли на Василия Ивановича мои разъяснения или он понял, что другого выхода у него нет, но больше он не возражал.
Без пяти минут семь мы были у ворот особняка Микояна. Как я и ожидал, выглянувший в калитку охранник узнал меня и, ничего не спрашивая, открыл ворота. Мы подъехали ко входу и быстро прошли в незапертую дверь. Аллея перед домом делала поворот, и от въезда нас не было видно. Прихожая была пуста. Меня это не смутило, я хорошо знал расположение комнат в доме. Раздевшись, мы поднялись на второй этаж и постучали в дверь кабинета.
— Войдите, — раздался голос Анастаса Ивановича.
Микоян встретил нас посреди комнаты, сухо поздоровался. Одет он был в строгий темный костюм, только на ногах домашние туфли.
Я представил Галюкова.
Обычно Анастас Иванович встречал меня приветливо, осведомлялся о делах, подшучивал. На этот раз он был холодно-официален и всем своим видом подчеркивал, насколько ему неприятен наш визит. Такой прием меня окончательно расстроил — вот первый результат моего вмешательства не в свое дело. А что будет дальше?
Все особняки на Ленинских горах были похожи друг на друга как близнецы. Даже мебель в комнатах была одинаковой. Так же, как и в нашем доме, стены кабинета Микояна были обиты деревянными панелями под орех. Одну стену целиком занимал большой книжный шкаф, заставленный сочинениями Ленина, Маркса, Энгельса, материалами партийных съездов. В углу у окна стоял большой письменный стол красного дерева с двумя обтянутыми коричневой кожей креслами перед ним. На столе сгрудились четыре телефона: массивный белый «ВЧ», обтекаемый, с только что появившимся витым шнуром, кремлевская «вертушка», попроще — черный городской, без наборного диска — для связи с дежурным офицером охраны. Чуть в стороне на отдельном столике — большая фотография лихого казачьего унтер-офицера в дореволюционной форме, с закрученными черными усами и четырьмя «Георгиями» на груди — подарок Семена Михайловича Буденного.
Анастас Иванович предложил нам сесть в кресла. Сам устроился за столом. Обстановка была сугубо официальной.
— Ручка есть? — спросил он меня.
— Конечно, — не понял я, полез в карман и достал авторучку. Микоян показал на стопку чистых листов, лежавших на столе.
— Вот бумага, будешь записывать наш разговор. Потом расшифруешь запись и передашь мне.
После этого он несколько приветливее обратился к Галюкову:
— Повторите мне то, что вы рассказывали Сергею. Постарайтесь быть поточнее. Говорите только то, что вы на самом деле знаете. Домыслы и предположения оставьте при себе. Вы понимаете всю ответственность, которую берете на себя вашим сообщением?
Василий Иванович к тому времени полностью овладел собой. Конечно, он волновался, но внешне это никак не проявлялось.
