Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021 - Сергей Леонидович Фокин
Эти представления Вогюэ о России и русском человеке накладываются на творчество Достоевского. В «Русском романе» он представлен как выразитель загадочного славянского мира, в котором скрывается особый «мистический смысл»[173], где исключительную роль приобретает страдание, особенно если оно спровоцировано власть имеющими, страдание, объединяющее людей. С его точки зрения, главными для Достоевского становятся тютчевские слова «Умом Россию не понять…». Произведения писателя для автора напрямую связаны с его личным биографическим опытом, являются порождением его жизненных переживаний.
Вогюэ, безусловно, много сделал для открытия творчества Достоевского французскому читателю, выявив важные стороны его произведений. Позднее наблюдения Вогюэ были подхвачены и развиты его последователями. Так, он обратил внимание на особый дробный характер композиции в «Преступлении и наказании», отметив, что эта «основа повествования и диалогов» словно пронизана «электрическими проводниками», по которым непрерывно пробегает «таинственный трепет»[174], поэтому книги Достоевского нельзя читать, пропуская фрагменты, упуская детали, ибо они могут быть значимы для эпизодов, которые возникнут через множество страниц.
Однако Вогюэ положил начало и созданию ложных стереотипов. По его мнению, после «Преступления и наказания» талант Достоевского перестает развиваться по нарастающей, а романы «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы» отличаются «невыносимой длиннотой», действие в них разрушается бесконечными диалогами персонажей, которые порождаются болезненной фантазией автора и являются потенциальными «пациентами Шарко»[175]. Главный герой романа «Идиот» для Вогюэ — персонаж, который не действует, а значит, не творит ни зла, ни добра[176]. Название «Бесы» кажется ему слишком смутным (obscure). Все герои писателя являются для него одержимыми (ssédés), поскольку ими движет «непреодолимая сила, заставляющая совершать чудовищные поступки»[177].
Исходя из принципов вкуса и эстетики европейского романа, Вогюэ рассматривает Достоевского как «феномен из иного мира», как «незавершенного и могущественного монстра, уникального по своей оригинальности и силе». Считать его гением Вогюэ мешает убеждение, что истинный мастер должен обладать двумя обязательными качествами — чувством меры и универсальности. Меры, то есть уменья подчинять себе свои мысли, выбирать из них главное, сосредотачивая «в нескольких вспышках весь таящийся в них свет». Под универсальностью он понимает способность видеть жизнь во всей ее целостности, изображать ее в различных гармонических проявлениях. Мир, по его мнению, сотворен не только из одного мрака и слез, мы находим в нем, даже и в России, и свет, и веселье, и цветы, и радость. Достоевский же видел из этого только половину, потому что писал лишь два сорта книг: «горестные и ужасные» (des livres douloureux et des livres terribles)[178].
В завершение этой главы важно напомнить о месте французского литератора в русской культуре. Нельзя сказать, что фигура писателя-дипломата напрочь забыта в истории русской литературы, и в частности в работах о рецепции русских писателей во Франции[179]. Тем не менее отечественная филология не может похвастаться тем, что жизнь и творчество французского писателя-дипломата изучены так, как они того заслуживают, а ведь он явился одним из самых ярких первооткрывателей классической русской литературы для просвещенной Европы рубежа XIX–XX веков. Действительно, необходимо помнить, что острый взгляд и столь же острый галльский ум Вогюэ немало поспособствовали тому, что сочинения А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, чуть позднее А. М. Горького и А. П. Чехова не просто вошли в культурный оборот во Франции и в других европейских странах, но составили своего рода поэтический фундамент для радикального обновления европейского романа и театра в первой половине XX века. Что само по себе неудивительно, если вспомнить также, что французский писатель, будучи секретарем посольства Франции в Петербурге, несколько лет прожил в России, был тесно связан с культурной и светской жизнью российской столицы, лично знал некоторых русских писателей второй половины XIX века, в том числе автора «Идиота», которого в своем петербургском «Дневнике» за умственную неуступчивость прозвал помесью «Медведя с Ежом»[180]. Наконец, именно Вогюэ, судя по всему, приложил свое острое перо к созданию легендарной формулы «Все мы вышли из „Шинели“ Гоголя»[181].
Таким образом, можно было бы порадоваться тому, что если не в России, то во Франции вышла в свет первая научная биография автора «Русского романа», представляющая цельный взгляд из нашего сегодня на творческий путь Вогюэ[182]. Можно было бы порадоваться также, что автором книги выступила наша соотечественница Анна Гичкина, которая в 2014 году защитила в Сорбонне докторскую диссертацию на тему «„Русский роман“ Э.‐М. де Вогюэ в интеллектуальной, духовной, политической и культурной истории Франции» по специальности «Французская литература и цивилизация». Всему этому можно было только порадоваться, если бы не ряд сопутствующих обстоятельств, которые по мере знакомства с книгой не только снижают здоровый энтузиазм и научный интерес, вызванные самим появлением такого рода работы, но становятся своего рода раздражающими факторами, препятствующими формированию беспристрастного критического суждения. Но обо всем по порядку: сначала о сопутствующих обстоятельствах, затем о самой книге, и наконец о задачах филологической биографии.
Начнем с того, что, с точки зрения заинтересованного читателя, который знает что-то про Вогюэ и хотел бы расширить свои представления о творческом пути создателя «Русского романа», главная цель книги должна была бы заключаться в том, чтобы воздать должное подвижническим трудам и дням французского писателя, полжизни положившего на переселение русской словесности на французскую почву. В действительности, отнюдь не пренебрегая такой целью, автор книги гораздо более заинтересована, судя по всему, более конъюнктурной и гораздо более претенциозной задачей: преподать некий урок — в основном современной Франции. Эта пропедевтическая, если не сказать пропагандистская, цель заявлена уже в названии книги: «Эжен-Мелькиор де Вогюэ, или Как Россия могла бы спасти Францию». Прицел на злобу дня обеспечивается хитроумной грамматической уловкой: если в свое время Вогюэ не удалось спасти Францию через призыв следовать путями «русского романа», то автор биографии виконта через условное наклонение в настоящем времени утверждает, что подобная задача еще может быть решена, что еще не все потеряно[183]. Собственно говоря, само душеспасительное воззвание представлено в последней главе книги — «Христианское послание Вогюэ и его актуальность сегодня», где автор, ссылаясь в подтверждение своей идеи попеременно на Вогюэ, С. С. Аверинцева, Ж. Липовецкого, В. Распутина, О. Шпенглера, Г. К. Честертона и Е. Г. Эткинда, смело утверждает, что
