Людмила Сараскина - Александр Солженицын

Слышать про гибельное положение страны «эллипсоиду» было не к настроению. Десятилетие спустя Н. Д. Солженицына заметит: с появлением «России в обвале» была связана почти анекдотическая реакция прессы: в мае-июне-июле брюзжание — какой обвал, о чём он говорит? А в августе, когда обвалился рынок, случился дефолт, — неужели старик предвидел? Но кроме брюзгливого недовольства диагнозом (термин «обвал» воспринимался многими как публицистическое преувеличение), в летние, ещё «додефолтные» месяцы 1998 года слышались голоса рассерженные и взыскующие. Автор апокалипсической книги, во-первых, уличался в нелогичности. «Если жизнь при Брежневе была так ужасна, как описывал её Солженицын из Вермонта, тогда вряд ли стоило называть книгу про нынешнюю жизнь “Россия в обвале” — обваливаются сверху вниз, а нижняя точка была зафиксирована ещё в Вермонте», — писал в июне 1998-го «Русский телеграф» (газета, возникшая в 1997-м и почившая после дефолта). Во-вторых, «пророку» язвительно предлагали задуматься — могло ли вообще из страны, прошедшей длительную школу государственного разврата, выйти что-нибудь не столь больное и кособокое, как сегодняшняя Россия. В-третьих, обвиняли — его самого. «С первых моментов ослабления цензуры в 1987 году подсоветская публика тщетно взывала к вермонтскому затворнику с вопросом, чтó он обо всём этом думает, — и тогда эффект от его речей мог быть вполне серьёзным. Пророк высокомерно молчал три года и стал пасти народы лишь тогда, когда уже всё пошло вразнос. Если за то, что Россия в обвале, ответственны все, то, может быть, не ко времени молчащий и не ко времени говорящий пророк — тоже?»

В том факте, что для прессы, состоявшей при коммерческих банках, тревога Солженицына была «не ко времени», ничего удивительного не было. То, что его книгу такая пресса сразу дезавуировала, назвав результатом «скорбной преходящести пророческого дара», тоже было в порядке вещёй. Но нельзя не подивиться вопиющему служебному несоответствию: сторожам хозяйского добра следует ведь предупреждать хозяев об опасности. А тогда, за полгода до рокового 17 августа, бил тревогу (по своим причинам, разумеется) один Джордж Сорос, заявивший в марте: «Россия “села на иглу” западных кредитов. Олигархи, будто не видя общей опасности, продолжают грызться между собой за последние куски бывшей госсобственности. Всё это неизбежно должно закончиться полномасштабным финансовым кризисом».

Через пять лет после дефолта Би-Би-Си провела интернет-дискуссию о событиях 1998 года: «17 августа 1998 года в России произошёл крупнейший финансовый кризис, который серьёзно повредил экономике страны и подорвал доверие к ней со стороны международного сообщества. Многие россияне впервые в жизни услышали слово “дефолт” и узнали его значение. Как повлиял дефолт на вашу жизнь? Удалось ли вам вернуть потерянные деньги и вообще восстановить утраченные позиции? Как изменились ваши взгляды на жизнь?»

Так вышло, что ответы участников дискуссии оказались точной реакцией на «Россию в обвале». «Россия кончилась. Сегодня это не государство, а шарашкина контора по обогащению довольно большой группы людей, быстро идущая к ликвидации. Мне жаль её. Но виноваты только те, кто стерпел и дефолт, и многое иное...» «Россия потерпела крах как цивилизация, а дефолт это просто мелочь». «Дефолт был сделан российскими чиновниками и правительством, никто за это не ответил впоследствии. Запад прекрасно понимал, что действия российского правительства ведут к краху, но молчал и потворствовал, так как желал этого краха». «Сильные люди боролись за большие деньги. Победили. Вышли во Власть. Дальше — надо что-то делать для страны и граждан, а ни образования, ни мотивации нет. Что-то и делали. Страну качало и трясло... Как можно электорат-ждущий-зарплату превратить в людей, смотрящих правде в глаза? Только самосознание Личности можно противопоставить беспределу власти». «Дефолт показал, что у нас государство не рыночное, а воровское. К сожалению, народ слишком инфантилен, чтобы потребовать головы шутников, устроивших подобную мерзость. Кто виноват? Народ виноват, который нёс деньги в банк, заведомо зная, что его дурят».

А вот — ещё серьёзнее: «Все годы правления Ельцина Россию вели к катастрофе, точнее, к бесконечной череде катастроф. Дефолт был одной из них. Дефолт в России тщательно готовился Западом. Страна и сама бежала к нему с фантастической скоростью, летела, распахнув нараспашку грудь, и он случился. Главные виновники дефолта не то что вышли сухими из воды, а даже не испытали ни малейшего чувства стыда. А мы? Радовались ли мы? Не совсем. Думаю, мы были шокированы, мы были потрясены, мы были подавлены. Обида и злость душила нас. Но мы не протестовали, не требовали наказания виновных. Мы получили ответ на вопрос: что такое демократия по-русски. Это когда тебя негодяи насилуют, грабят и раздевают. Раз за разом, год за годом, ежедневно, днём и ночью. На смену коммунистической ночи Россию окутала ночь демократическая. За что боролись, на то и напоролись».

Жизнь России конца 1990-х — будто начиталась и наслушалась Солженицына. Единомышленниками писателя становились даже и далёкие от литературы люди, учившиеся на опытах собственной жизни понимать, что происходит с ними и с их страной. Они формулировали своё понимание жизни вроде бы независимо от русских классиков, но получалось — совершенно созвучно с ними. «Россия — есть теперь по преимуществу то место в мире, где всё что угодно может произойти без малейшего отпору» (Достоевский). «В нашей стране всё возможно»; «в России всё непредсказуемо»; «от России можно всего ожидать»; «почему-то у нас всё невозможное случается как возможное» — так, согласно социологическим опросам, считало большинство населения после катастрофы 1998-го, будто цитировало «Бесов» или «Россию в обвале». Разве что градус обвала теперь зашкаливал: «Земная история, может быть, не знает другого такого самоубийственного поведения этноса».

…Кажется, 1998 год стал переломным в русском сюжете о пророке и отечестве. Вырос спрос на книги Солженицына (первые четыре года не издавалось почти ничего). В 1997-м была объявлена и в 1998-м стартовала Литературная премия Александра Солженицына для награждения писателей, живущих в России и пишущих на русском языке — об учреждении такой премии А. И. мечтал почти четверть века. И критерии отбора лауреатов, и основательность аргументов в пользу награждённых со стороны жюри, и серьёзность церемонии, где в ответ на формулу присуждения звучало слово лауреата, получат в глазах культурной общественности высокую оценку. Наконец, в декабре 1998-го широко отмечался 80-летний юбилей писателя. «Есть какая-то провиденциальная эстетическая сообразность в том, что день рождения этого человека приходится на самое тёмное место в году: день съёжился дальше некуда, от стужи дух захватывает, из всех красок остались только чёрное и белое, белизна снега и чернота мрака, — но каждая проходящая, отмечаемая тиканьем часов секунда явственно приближает солнцеворот. В жилах это чувствует кровь, в стволе дерева, наверное, чувствует по-своему сок. Время становится ощутимым. Когда же ему было родиться, как не в такие дни?» — размышлял в юбилейные дни С. Аверинцев.