Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Позади, в станице Елизаветинской, где мы перед маршем на Екатеринодар отстояли вечерню, сосредоточился наш огромный обоз-лазарет.
Носились тревожные слухи, что большевистская конница обходит нас с левого фланга. На ферме Кубанского общества, где был наш штаб армии, не расходился черный дым разрывов. Вечером 12 апреля передали: завтра будет общий, последний штурм Екатеринодара, причем все артиллеристы пойдут в цепях, так как снарядов больше нет.
Ночью стрельба вспыхивала то здесь, то там. Какие-то крики не давали сомкнуть глаз. Еще до рассвета разрывы большевистской артиллерии загрохотали по нашим затихшим позициям и по штабу армии. Приказа идти в атаку не было, вместо этого прошел слух: «Генерал Корнилов… убит…»
Слух этот скоро подтвердился: на рассвете большевистская граната попала в ту комнату фермы, где спал генерал Корнилов. Его вынесли из дома на берег Кубани, – там он и умер, не приходя в сознание.
В командование армией вступил генерал Деникин. Он отменил штурм Екатеринодара и приказал с наступлением темноты всем частям отходить от города. Конница генерала Эрдели, для прикрытия отхода, атаковала правый фланг красных в загородных садах. В этой конной атаке погибла храбрая прапорщица – баронесса де Боде.
Уже в полной темноте начался отход с поля боя. Потери были велики. В передке нашего орудия лежали последние четыре гранаты… Отход начался на немецкую колонию – Гначбау, где к полуночи, на тесном пространстве, собралась вся армия с обозами. Уже утром красные начали наступать на Гначбау. Несколько их орудий открыли огонь по улице колонии и по немногим ее домам. Тут действительно ни одна граната не пропадала даром. Повсюду рубили колеса ненужных повозок и пустых зарядных ящиков. Было известно, что ночью будет прорыв из красного окружения, от коего зависит судьба остатков армии. Можно было слышать разговоры: «Не пора ли «распыляться»…»
Генерал Марков в эти жуткие минуты был, как и всегда, невозмутимо спокоен. Было особенно тяжело, когда он приказал подтянуть бывшую Юнкерскую батарею к штабу армии. Он верил мальчикам – бывшим юнкерам, свято помнившим его слова: «Нам самим ничего не надо… Да здравствует Россия!»
В эти черные безнадежные ночи отступления от Екатеринодара мы не знали ни отдыха, ни сна. Четыре дня и четыре ночи мы шли безостановочно. Люди спали на ходу. Юнкер Березовский[421] заснул в седле, упал на землю и при этом не проснулся. Он очнулся глубокой ночью один в степи. Лошадь, после падения всадника, ушла за колонной. Не было и дороги. Березовский не знал, куда ему идти, где искать колонну. Все вокруг было тихо. Вдруг на горизонте появились вспышки, как зарницы, донесся гул пушечной стрельбы. Там, верстах в восьми, начинался бой под станицей Медведовской, – Березовский пошел на выстрелы.
Трудно себе представить, как не погибла в те дни наша маленькая «армия». По приказу нового Главнокомандующего, несколько сот тяжелораненых были оставлены в станичных больницах. Несколько врачей и самоотверженных сестер остались с ними. И хотя тут же были отпущены на свободу несколько пленных большевиков, почти все раненые и оставшиеся с ними сестры и врачи были перебиты. Только в одной станице оставленные там тяжело раненные добровольцы каким-то непонятным образом уцелели. Среди них были два наших юнкера: Прохоров, раненный в ступню под Георгие-Афипской, и грузин, бывший михайловец, Захарашвили[422], с выбитым пулей глазом. Потом, уже летом 1918 года, он мне рассказал, что он пережил. Некоторое время он был совсем слеп и слышал разговоры в станичном лазарете над своей кроватью: «Расстрелять кадетскую сволочь»… и как кто-то за него заступился. Как лежал он долго в полной тьме, и, когда пришла Пасха и в открытые окна станичной больницы, вместе со всеми ароматами южной степной весны, ворвались торжественные звуки церковного колокола, зарыдал и вдруг прозрел на один глаз. Его таскали потом в Екатеринодар в Ревтрибунал, но и там его не убили, признав мобилизованным. Вернее всего, что в те дни у комиссаров была паника в связи с подходом германских войск к Дону, и им было уже не до расстрелов.
Итак, после дневки в колонии Гначбау, в ночь 16 апреля, армия пошла на прорыв. Впереди – остатки Офицерского полка на повозках, наша батарея из двух орудий и генерал Марков. Темная теплая ночь. На отдаленных степных хуторах мерцают огоньки. Заунывным хором лают собаки, чуя движение войск. Все идут молча. Ни шуток, ни разговоров, лишь топот коней, шум колес, позвякивание орудийных щитов. Положение страшное: четыре снаряда на всю бригаду. Роты по десять штыков и многотысячный транспорт, – лазарет раненых и беженцев. Ноги стерты в кровь, усталость физическая и моральная беспредельна. Слухи о «распылении» все чаще, все настойчивее. Железное кольцо врага сжимается все уже. Советские бронепоезда стерегут все железнодорожные переходы. Кажется, что выхода из создавшегося положения нет и что «синяя птица» нашего похода со смертью генерала Корнилова покинула несчастную армию. Даже наши юнкера редко поют свои любимые песни. Оборванные, грязные, небритые – как мало напоминают они теперь томных «михайлонов» и лихих «констапупов».
Генерал Марков – нахмуренный, злой, похудевший – свирепствует в обозах и работает плетью на всех переправах и железнодорожных переездах. Он один из немногих, не погрузившихся в апатию и уныние. Его задача – спасти армию от уничтожения.
Прорыв через большевистское кольцо происходит около станицы Медведовской глубокой ночью. Генерал Марков, с конными разведчиками, захватывает железнодорожную будку на переезде, допрашивает перепуганного стрелочника и узнает от него, что на ближайшей станции стоит советский бронепоезд. Генерал решается на смелый шаг: он телефонирует на станцию Медведовка и кричит в трубку: «Товарищи! Высылайте немедленно бронепоезд… Кадеты идут!» Первое орудие Юнкерской батареи снимается с передка в нескольких шагах от железнодорожной насыпи, недалеко от будки стрелочника, тут же окапывается и батарейный пулемет. Генерал у переезда перегоняет нескончаемый обоз. Обоз не успевает перейти… Вдали ясно показывается светящаяся точка – фары быстро идущего бронепоезда, уже слышен его шум. Редкая цепь стрелков Офицерского полка отходит от насыпи. Генерал Марков уже на будке. Поезд тормозит с лязгом буферов, слышно шипение паровозного пара… «Стой поезд!» – кричит генерал Марков. «Товарищи! А где же кадеты!» – кричат с паровоза. В эту минуту орудие Юнкерской батареи, нацеленное капитаном Шперлингом, в упор бьет в паровоз. Грохот взрыва, облако
