Светлана Бондаренко - Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991

Что же случилось? НТП замедлил течение свое, или разучились мы с вами удивляться? куда подевалось то восторженно-восхищенное отношение к чудесам науки и техники, столь характерное для конца XIX и первой половины XX века?

Создается впечатление, будто произошло за эти годы некое привыкание к НТП, к его чудесам и даже к его издержкам. Словно бы НТП, изменяя среду обитания, произвел наконец сдвиг в массовой психологии и сделал массового человека практически невосприимчивым к дальнейшим изменениям. Сейчас трудно, а может быть, и невозможно представить себе такое научное открытие, изобретение или техническое новшество в быту, которое было бы способно поразить воображение массового человека, стало бы предметом размышлений, восхищения или хотя бы сколько-нибудь длительных обсуждений.

НТП более не является источником чуда. Напротив, он убивает чудо, срывая с него яркие привлекательные одежды и ставя его в один ряд с прочими фактами, давно известными и организованными в ту систему, которую называют обыденной жизнью. Так это произошло с ковром-самолетом, волшебным зеркальцем, гуслями-самогудами.

Но человек не может без чуда. Если отвлечься от «страждущих» — отчаявшихся и потерявших надежду, жажда чуда является чисто духовной потребностью. Сенсорный голод, ориентировочный рефлекс (или как он там называется у психологов), этот поразительный механизм человеческой психики переносит ожидание чуда в те области, до которых нтп еще не дотянулся: «летающие тарелки», парапсихология, реликтовые чудовища, бермудские тайны…

Современное чудо должно поражать воображение, то есть быть одновременно и наглядным, и необъяснимым. Современное чудо ценно само по себе, от него, как правило, не ждут никаких практических выгод. И — что замечательно! — современное чудо вроде бы не имеет никакого отношения к мистике, мистическое толкование чуда — сегодня дурной тон.

Но истинные чудеса XX века — это чудеса для сугубых профессионалов. Настоящие чудеса возникают в виде корявых формул, кое-как нацарапанных мелом на плохо протертой черной доске, чтобы потом нырнуть в мрачные недра гигантских ускорителей или вычислительных чудовищ и вынырнуть на поверхность в виде символов и таблиц на синих полосах термобумаги, и лишь три головы во всей нашей среде обитания способны будут воспринять это именно как чудеса, да и то две головы усомнятся в них и потребуют начать все сначала.

Если когда-нибудь телепатия сделается-таки фактом науки, она предстанет перед своими нынешними адептами опутанная проводами, облепленная датчиками, загнанная в шершавые кожухи дисплеев, ограниченная десятками неудобопонятных оговорок и условий, — и с огромным разочарованием отшатнутся от нее нынешние ее почитатели.

равнодушие или сугубый практицизм по отношению к истинным чудесам НТП, с одной стороны, а с другой — бескорыстный жадный интерес к банальным псевдочудесам, превратившимся в мифы современности, — вот характернейшее свойство современного массового человека, порожденное самим же НТП.

Средний человек начала третьего тысячелетия — это сегодняшний школьник, для которого электронный калькулятор — обычный предмет школьного обихода, видеоприставка к телевизору — обычный предмет обихода домашнего, а сверхзвуковой суперлайнер — нормальное транспортное средство. С младых ногтей этот школьник воспитывается в убеждении, что, с одной стороны, наука может все (это очевидно, скучно и всем давно надоело), а с другой стороны — что «есть многое на свете, друг Горацио…» и так далее (это всегда приятно щекочет воображение и обещает новое, интересное, неиспытанное).

к началу третьего тысячелетия НТП, возможно, подарит нам открытия необычайные. Может быть, будет обнаружена жизнь на Марсе. Может быть, запустят искусственный интеллект. Может быть, даже будет создана наконец единая теория поля.

Можно с уверенностью сказать, что на нашего школьника (к тому времени уже активного участника, потребителя и движителя НТП) все эти замечательные открытия особого впечатления не произведут. В лучшем случае, он добросовестно примет их к сведению, в худшем — просто не заметит, как не заметили многие наши знакомые ни великой теоремы Гёделя, ни расшифровки генетического кода, ни возникновения синергетики.

«Наука может все», с одной стороны, и «есть многое на свете, друг Горацио…» — с другой. Вот характернейшее свойство массовой психологии человека начала третьего тысячелетия. Хорошо это или плохо, мы не знаем. Один из нас считает, что хорошо, а другой — что не очень.

Хорошо — для чего и для кого?

Плохо — в каком именно смысле?

Мы позволили себе порассуждать лишь об одной стороне человеческой психологии. Правда, эта грань представляется нам весьма важной. Способен ли ты удивляться, и если да, то что именно тебя удивляет? Отношение человека к чуду, отношение человека к прогрессу, который он движет своим разумом и своими руками, — своего рода пробный камень его мировоззрения. И, может быть, не только пробный, но и краеугольный.

Но есть и другие грани, не менее важные. XX век дал ответ на старый вопрос: что будет, если массовый человек одет, обут и накормлен досыта; станет ли он добрее, умнее, честнее, вообще — лучше? Оказалось — нет. Удовлетворение потребностей вызывает лишь появление новых потребностей. Каждый новый уровень «сытости» проявляет в человеке новые минусы. Как точно подметил Юрий Бондарев, «труднее всего накормить сытого и одеть одетого».

Человек разумный не всегда является разумным человеком, слишком часто он — вместилище неуправляемых эмоций или попросту тупой болван. Нельзя ожидать сколько-нибудь серьезного изменения человека, пока господствует старая система воспитания и образования. Новый человек будет сформирован только новой педагогикой, до которой, видимо, еще далеко.

Что ж, у человечества впереди еще по крайней мере миллиард лет.

В апреле же «Уральский следопыт» обращается к читателям с предложением задавать вопросы Авторам.

<…>

Представьте, что вы — в гостиной «Уральского следопыта»: уютно расположились в кресле (либо, за неимением оного, на обычном стуле), особенно спешить вам некуда — есть время подумать и семь раз отмерить, прежде чем… Впрочем, со временем у вас все ж таки — не очень! Ведь напротив вас, за скромным редакционным столом, сидят в этой же гостиной писатели, представлять которых нет ни малейшей надобности: братья Стругацкие. Оба они — и москвич Аркадий Натанович, и ленинградец Борис Натанович — любезно согласились, по договоренности с редакцией, выслушать любые ваши вопросы и со страниц «Уральского следопыта» ответить на те, что покажутся им интересными.