Олег Мороз - Ельцин. Лебедь. Хасавюрт

Лебедь считал «полноценным» разогнанный Ельциным Верховный Совет. Накануне выборов 1995 года предсказывал, что президент не допустит избрания нелояльного ему состава Думы — для этого, дескать, прибегнут к искусственной дестабилизации обстановки в стране, введут чрезвычайное положение, выборы будут перенесены. Вообще этот мотив насчет дестабилизации и ЧП, замышляемых будто бы Ельциным, одно время постоянно присутствовал в генеральских речах. То, что ни одного подобного случая так и не произошло, думаю, лучше всего говорило о способности генерала к политическим прогнозам.

По многим вопросам его суждения вообще были крайне примитивны. Так, в одной из публикаций он принялся рассуждать, возможна ли в России социал-демократия. И пришел к заключению, что нет, невозможна, поскольку-де «Россия не Швеция» и «это вообще, извините, не для нашего климата». Социал-демократия почему-то ассоциировалась у Лебедя главным образом… с защитой прав сексуальных меньшинств.

Столь же наивны были и размышления генерала о возможности фашизма в России:

«Сколько бы ни болтали профессиональные антифашисты, в России этой проблемы нет. Есть провокаторы, шпана со свастиками — вот и все. В разном нас, русских, можно винить, но не в шовинизме. Раз уж у нас самую националистическую партию возглавляет Владимир Вольфович, — то странные мы националисты».

Как говаривал Швейк, осмелюсь доложить, господин генерал: Владимир Вольфович в роли русского шовиниста — это не более чем исторический казус. «Сыном юриста» это идеологическое направление не начинается и не заканчивается. Шовинизм, национализм да и фашизм в России имеют давнюю историю. Бывали долгие периоды, когда шовинизм, антисемитизм, ксенофобия почти официально поддерживались властями, церковью. Смешно все сводить к проделкам шпаны.

В общем, в политике Лебедь плавал. Еще больше, как уже говорилось, плавал в экономике. Присоединившись к КРО, он уверял, что спасение страны возможно только через пробуждение национального самосознания русских. Одно время обещал, что отыщет для России какой-то третий путь — между социализмом и капитализмом. Опять, стало быть, ковылять своим особым, самобытным прешпектом, колобродить по историческим лабиринтам, кочкам и болотам. Одно лишь это обещание способно было вогнать в судороги любого здравомыслящего человека.

Одним словом, Лебедь к тому моменту находился в стадии ПОЛИТИЧЕСКОГО СОЗРЕВАНИЯ. Весь вопрос заключался в том, долго ли оно продлится и каким результатом увенчается.

Пожалуй, наиболее привлекательны были идеи Лебедя, касающиеся наведения порядка в стране, борьбы с преступностью, с коррупцией. Его планы по наступлению на уголовщину были достаточно просты, по-военному прямолинейны и логичны.

«В МВД известны почти все главари оргпреступности, — говорил он. — Это понятно: они не скрываются, уверенные в своей неуязвимости. На этом и погибнут. Я издам президентские указы. которые позволят на основе имеющихся оперативных данных арестовать главарей группировок. Если будет нанесен такой массовый, оглушающий удар одновременно по всей стране, спрут будет поражен в самое сердце. Моя цель — сжать преступность, оторвать ее от бюрократического аппарата и загнать в те ниши, где она существует во всем мире, — в сферу собственно криминального бизнеса. Там с ней надо вести позиционную войну. Но чтобы сбить ее с захваченных стратегических высот, необходим мощный удар. И он будет нанесен».

Не правда ли, и в самом деле просто? Непонятно было одно: почему милицейские министры Ерин, Куликов не додумались до этого? Впрочем, понятно, разумеется: чтобы затеять такое, нужна была команда, а она почему-то из Кремля не приходила. И потом, начнешь брать авторитетов, много интересного узнаешь о сферах самых высоких. Но это как раз такое знание, в котором для милицейских чинов было бы много печали. Так или иначе, если бы Лебедь и взаправду решился бы на что-то подобное, популярность его в народе возросла бы неслыханно.

Привлекательной казалась и программа Лебедя по Чечне:

«Если действительно большинство чеченского народа на референдуме потребует отделения от России, держать их кнутом и пряником не стану. Не буду вышвыривать триллионы рублей в чеченскую дыру (а фактически в карманы разных гантамировых) и выпрашивать: „Возьмите, только останьтесь“. Тем более не стану лить русскую кровь в борьбе с террористами в Чечне. Россия обойдется без Чечни, если Чечня считает, что обойдется без России. Большинство за отделение — ступайте вон и живите, как умеете. Помощи не ждите».

Кто ж сомневается, за что чеченское большинство? Двести лет или даже больше они, чеченцы, только о том и просят, — чтобы их оставили без российской помощи.

(Два слова о триллионах, вышвыриваемых «в карманы разных гантамировых». Имеется в виду известный тогда, — прежде всего, пожалуй, громкими коррупционными скандалами, — чеченский деятель Бислан Гантамиров, в ту пору мэр Грозного, вице-премьер промосковского правительства Чечни).

Но это президентская программа Лебедя. Вряд ли ему как секретарю СБ позволили бы отпустить Чечню на волю. Тут он, конечно, натолкнулся бы на еще большие железобетонные надолбы, чем при попытке начать всероссийский месячник по отлову уголовных авторитетов.

Как бы то ни было, в моменты смуты, сумятицы, хаоса — а Россия тогда переживала именно такой момент — почти физически ощущается потребность, чтобы вперед выдвинулся, взял игру на себя носитель ярко выраженного, более того — форсированного мужского начала.

Собственно, ничего нового в тогдашнем выдвижении генерала Лебедя на политическую авансцену не было. Недавняя история знает и других генералов, взявших на себя ключевую роль в сходной ситуации. И Хуана Перона, и Пиночета. И, главное, де Голля, чья политическая карьера, пожалуй, наиболее поучительна. В некотором роде это эталон деятельности кадрового военного на высшем государственном посту. Сумевшего благодаря неслыханной концентрации воли, энергии, целеустремленности совершить прорыв из царившего во Франции разброда и раздрая на спокойную воду процветания и благополучия.

В том разброде и раздрае один Алжир чего стоил. Орешек покрепче Чечни. Хотя бы такое сравнение. Чеченские русские, кто еще не уехал оттуда, готовы были в любой момент уехать — дайте только прибежище, где жить. Французские колонисты в Алжире, в том числе военные, напротив, намертво вцепились в африканскую землю. Казалось, клещами не оторвешь. «Алжир — французский!» Де Голль оторвал. Безжалостно подавил мятеж своих бывших сослуживцев. Заставил откатиться за море, вернуться в метрополию, присмиреть. Отпустил колонию с Богом. Предоставил собственной судьбе. Хотя противники этого шага тоже на все лады дудели о величии Франции, единой и неделимой, которое генерал будто бы попирает и растаптывает. На самом деле де Голль затоптал очаг смуты, грозивший перекинуться на всю страну.