Павел Сухотин - Бальзак

Политика Карла Х — политика феодала. Закон о выдаче эмигрантам, пострадавшим от революции, миллиарда франков хотя и повышает стоимость национальных имений, но в то же время ведет к окончательному обнищанию третье сословие и пролетариат. Законы о печати вынуждают Ройе-Колара[158] сказать, что «теперь не будет ни писателя, ни печатника, ни журнала — таково будет положение прессы». Законы о майоратах и закон, карающий смертной казнью за святотатство, создают привилегии дворянам и духовенству, а сжигание вредных книг воистину покрывает Францию дымом инквизиторских костров.

Феодальный режим Карла X приводит к тому, что даже умеренная оппозиция, бессильная в палате, начинает выносить свои протесты на улицу при встречах и похоронах выдающихся людей: Ройе-Колар в надгробной речи генералу Фуа[159] называет правительство Франции гнусной шайкой, которая не скрывает своих намерений и идет с развернутыми знаменами. Ее не следует спрашивать, куда она идет, ибо на всякий вопрос она солжет. А на параде национальной гвардии раздаются при проезде короля крики: «Да здравствует хартия, долой Виллеля!» Придворная партия в тревоге, и король под ее влиянием жертвует Виллелем, — его кратковременно сменяет Мартиньяк[160]. Перед уходом Виллель чувствуя свой конец, восстанавливает цензуру периодической печати, которая временно была отменена, но тотчас же образуется «общество друзей свободы печати».

Виллель распускает палату, но на новых выборах под руководством Гизо[161] объединяются все элементы оппозиции под девизом «береженого бог бережет», и министерство терпит поражение — оппозиция выиграла 180 мест.

Умеренное министерство Мартиньяка не привело к успокоению ни ту, ни другую сторону, короля раздражали уступки, и к власти вскоре же был призван Полиньяк — старый шуан, мистик, руководившийся в своей политике указаниями божьей матери. Действия Полиньяка отражали непримиримость позиции короля, тон его тронной речи был грозен: «Я объявил свои решения, они неизменны. Интересы народа воспрещают мне уклоняться от них».

Департаменты послушно выполняли указания из столицы. Всесильное чиновничество укрылось под защиту министров. Деревня спала мертвым сном, там процветало невежество и суеверие. Нищее крестьянство страдало от запретительных мер высокопоставленных магнатов, и, устремляясь на заработки в столицу, встречало не менее ужасные условия эксплуатации. Французская интеллигенция, вследствие высокого ценза, не имела места в палате депутатов, мысль и слово ее были задушены цензурой и денежными взысканиями, и она в особенно резкой оппозиции находилась к буржуазно-аристократическому блоку, состоявшему из дельцов, набивших свои кошельки во время революции и наполеоновских войн. Пролетариат являл собою только еще эмбрион организованного класса, хотя и был объединен союзом «компаньонаж». Таким образом, одна только крупная буржуазия, под защитой протекционизма, обогащенная открытием заводов и фабрик, спекулировавшая на бирже и участвовавшая в избирательной борьбе, особенно чувствовала свою силу.

Очень характерен для того времени герой пьесы Скриба[162], поставленной в 1827 году, банкир Дорбеваль, по адресу которого говорится в пьесе: «Важнее ума — деловой ум». Дорбеваль даже и во сне занимается спекуляциями, помогает друзьям, умножает через них капитал и пользуется всеобщим уважением.

Однако политика Полиньяка не пощадила и буржуа. Воодушевленный взятием Алжира французскими войсками и видением девы-Марии, Полиньяк, опираясь на 14 статью хартии, составляет пять указов, по которым восстанавливается предварительная цензура, распускается палата, число депутатов ограничивается и коммерсанты и промышленники лишаются права голоса.

Буржуазия в остервенении, и рента летит вниз. 26 июля 1830 года редакторы всех газет, руководимые Тьером[163], подписывают протест против нарушения свободы печати. «Правительство нарушило закон, мы не обязаны более ему повиноваться… Мы будем стараться издавать газеты не спрашивая разрешения… Сегодня правительство утратило законность, которою приобретается повиновение. Мы будем ему сопротивляться…» Предложение Тьера ограничиться пассивным сопротивлением оказалось недействительным. Когда полиция насильственно попыталась закрыть газеты, на улицах начались волнения.

Полиньяк продолжал беседовать с видением пресвятой девы, а король благодушно охотился в Сен-Клу даже тогда, когда негодующая интеллигенция, рабочие, студенты, бонапартисты, карбонарии и республиканцы под водительством Годфруа Кавеньяка[164], присоединились к протесту прессы, но не пассивно, а выступив на улицы с готовностью сражаться на баррикадах. И только тогда командующий войсками Парижа, Мармон, сообщил королю: «Это уже не бунт, а революция». Но король был спокоен: «Полиньяк — говорил он, — видел пресвятую деву».

29 июля был занят восставшими Лувр, где засели королевские швейцарцы, Мармон отступил, и когда войско проходило по улице Риволи, открылось одно окошко, и в нем появилась голова Талейрана[165]: «Запомните, — сказал он, — сегодня, 29 июля 1830 года в 12 часов 5 минут дня, старшая линия Бурбонов перестала существовать во Франции».

Воспользовавшись стихийностью революционно настроенных масс, исполнительная комиссия по надзору за безопасностью лиц и имущества, собравшись в ратуше, передала военные полномочия Лафайету[166], еще сохранившему для парижских лавочников обаяние героя революции; на самом деле этот траченый молью старец в Июльскую революцию сыграл роль только речистого «генерала на свадьбе». Все было уже подготовлено в штабе банкира Лафита[167].

«Когда либеральный банкир Лафит, — говорит Маркс, — после Июльской революции торжественно провожал в рутушу своего кума герцога Орлеанского, он обронил слова: «С этого времени господствовать будут банкиры». «Королем Франции был провозглашен принц Орлеанский, Людовик-Филипп, с ограничением права изменять основные законы конституции, и к титулу «короля божьею милостью» было прибавлено: «и волею народа». На трон Франции взошел король-купец, но это была только декорация. «При Людовике-Филиппе господствовала… так называемая финансовая аристократия: банкиры, биржевые короли и часть объединившегося с ними землевладения: владельцы угольных копей, железных рудников и лесов. Она сидела на троне, она диктовала законы в палатах, она раздавала государственные должности, начиная с мест в министерствах и кончая местами в табачных бюро» (Маркс).