Евгений Соловьев - Достоевский. Его жизнь и литературная деятельность

«Высшая и самая резкая характеристическая черта нашего народа – это чувство справедливости и жажда ее». Или: «Арестант сам знает, что он арестант-отверженец, и знает свое место перед начальником; но никакими клеймами, никакими кандалами не заставишь забыть его, что он человек. А так как он действительно человек, то, следственно, и надо обращаться с ним по-человечески». Какой, вместе с тем, глубокой гуманностью проникнуто его отношение к арестантам. Везде он не только жалеет их, он в них видит людей, он за ними признает человеческое достоинство: «И сколько в этих стенах погребено напрасно молодости, сколько великих сил погибло здесь даром. Ведь надо уже все сказать: ведь этот народ необыкновенный был народ. Ведь это, может быть, и есть самый даровитый, самый сильный народ из всего народа нашего. Но погибли даром могучие силы, погибли ненормально, незаконно, безвозвратно. А кто виноват?… То-то, кто виноват».

В каждом человеке личность есть сознание собственного достоинства, стремление к счастью, требование справедливости. Подавите все это, оно непременно проявится, хоть судорогой, но проявится. Припомните рассуждение Достоевского о значении денег в остроге или вот этот глубоко замечательный отрывок:

«Удивляются иногда начальники, что вот какой-нибудь арестант жил себе несколько лет так смирно, примерно, даже десяточным его сделали за похвальное поведение, и вдруг решительно ни с того, ни с сего, – точно бес в него влез, – зашалил, накутил, набуянил, а иногда даже просто на уголовное преступление рискнул, или на явную непочтительность перед высшим начальством, или убил кого-нибудь, или изнасиловал и проч. Смотрят на него и удивляются. А между тем, вся-то причина этого внезапного взрыва в том человеке, от которого всего менее можно было ожидать его, – это тоскливое, судорожное проявление личности, инстинктивная тоска по самому себе, желание заявить себя, свою приниженную личность, вдруг появляющееся и доходящее до злобы, до бешенства, до омрачения рассудка, до припадка, до судорог. Так, может быть, заживо схороненный в гробу и проснувшийся в нем колотит в свою крышку и силится сбросить ее, хотя, разумеется, рассудок мог бы убедить его, что все усилия останутся тщетными. Но в том-то и дело, что тут уже не до рассудка, тут судороги».

Правда, такие взгляды на народ оказались слишком «здравыми» для Достоевского. Впоследствии они приняли другую, очень заметную окраску. Не чувство справедливости, не собственное достоинство выдвигалось уже на первый план, а смирение, способность побеждать жизненное зло внутренней силой. Народ за этот последний период является для Достоевского великой молчаливой массой, в глубине которой таится вся жизненная правда, решение всех вопросов с помощью любви, веры, нравственного, первенствующего во всем начала. Это, так сказать, кладезь всей сердечной премудрости, основа всего будущего нашего и европейского, и менять его жизнь по собственной программе, по собственным интеллигентным идеалам не только нельзя, но и прямо греховно. Народ лучше знает, что ему надо, и прежде всего надо выслушать его.

С какой-то ненавистью даже Достоевский отгонял от своего излюбленного народа всех интеллигентных реформаторов. Что есть у тех? Наука, свои идеалы, свои страсти. У народа больше: у него правда. «Послушаем серых зипунов, – писал Достоевский в последнем номере своего дневника, – что-то они скажут… А мы пока постоим в сторонке, чтобы научиться». Иногда же отрицание права интеллигенции вмешиваться в народную жизнь принимало гораздо более резкую и раздраженную форму. Парадоксальный, быстро раздражающийся, всегда решающийся на крайности ум не знал удержу и в этом вопросе. Но все же Достоевский – народник прежде всего, народник потому, что из всех факторов русской жизни народ самый важный, большой. Вне народа нет деятельности, нет жизни. Это сила, которой предназначено претворить в себе все и разрешить все наши вопросы одним великим, выстраданным принципом – любовью.

Итак, обращение к народу, служение ему в духе христианской любви и правды – таков завет Достоевского русской интеллигенции. Всякий оторвавшийся от народной почвы гибнет, как рыба, выброшенная на сухую землю. В сближении с народом наше будущее. Наше обновление началось с него, т. е. с этого сближения, на путь которого вступил Пушкин. «Все, что есть истинно прекрасного в нашей литературе, – говорит Достоевский, – все взято из народа, начиная со смиренного простодушного типа Белкина, созданного Пушкиным. Не буду уж упоминать о чисто народных песнях, созданных в наше время, но вспомните „Обломова“, вспомните „Дворянское гнездо“ Тургенева. Тут, конечно, не народ; но все, что в этих произведениях Гончарова и Тургенева вековечного и прекрасного – все это от того, что они в них соприкоснулись с народом. Это соприкосновение с народом придало им необычайные силы». Такие же «необычайные силы» получит и вся русская интеллигенция, соприкоснувшись, сблизившись с народом, отдав на служение ему все силы. Народ сторицею возвратит за это, научив ее своим христианским идеалам.

1. Ф. М.Достоевский. Полное собрание сочинений.

2. Панаев. Литературные воспоминания.

3. Панаева-Головачева. Писатели и артисты.

4. А. М. Скабичевский. История новейшей литературы.

5. Чиж. Достоевский как психопатолог.

6. Статьи о Достоевском: Белинского. Добролюбова. Страхова. Н. К. Михайловского.

7. «Время» и «Эпоха» – журналы, издававшиеся под редакцией Ф. М. Достоевского.

Примечания

1

папье-маше (фр.) – измельченная волокнистая бумажная масса

2

см. гл. V

3

Ненавижу этих разбойников (фр.)

4

В детстве он страдал галлюцинациями. Мы это видели уже в рассказе о мужике Марее

5

Вот один характерный эпизод: «Натянутое положение между воспитанниками 1-го и 2-го классов разыгралось, наконец, общей дракой в камерах. Молодежь схватилась врукопашную. Вспомнили про ружья и бросились за ними. К счастью, в это время явился командир роты Скалон и вскрикнул: „Да вы меня погубить хотите! Не хочу быть вашим командиром! В отставку выйду!“ Молодежь сразу приостановилась. С криком „ура!“ подняли Скалона на плечи и понесли по камерам. Придя к себе, Скалон рассадил всех кругом. По команде „целуй направо“ старший класс поцеловал младший, по команде „целуй налево“, младшие возвратили поцелуй старшим»