Андрей Жариков - Полигон смерти

Я имел и до сего времени имею другое мнение: в эпицентре взрыва и вблизи него предметы не горят, а лишь обугливаются, потому что там совершенно нет кислорода. Он полностью поглощался взрывом. И если оставался, то сжатой бескислородной стеной атмосферы мгновенно отодвигался от эпицентра. На удалении же от эпицентра, где давление ослабевало и в воздухе имелся кислород, огненный шар еще способен был воспламенить все, что могло гореть. Если это не так, то все пылало бы и в районе эпицентра. Пусть на мгновение ударная волна сбила пламя, но температура светящегося облака после прохождения ударной волны еще настолько велика, что ее вполне достаточно для воспламенения остатков предметов и техники.

Специалисты, занимавшиеся замером светового излучения и изучением его свойств, могли бы разрешить наш спор, зная немало другого интересного и важного, но опять же секретность не позволяла нам выходить за рамки своей группы. Когда же я все-таки высказал свои предположения офицеру, исследовавшему вопросы светового излучения, он заметил: «Да, ты прав…» Но тем не менее об этом не было сказано ни в одном пособии по противоатомной защите.

Лишь в личных беседах мы могли подсказать что-либо другим группам. Было, например, такое. Подопытные животные без привязи выживали гораздо ближе к эпицентру, чем удаленные, но посаженные на цепь. В чем причина?

Биологический сектор возглавлял талантливый молодой ученый подполковник В. Н. Правецкий, впоследствии ставший крупным руководителем научных работ в одном из московских НИИ. Энергичный, беспокойный и интеллигентный офицер. Беседуя с ним, я как-то высказал предположение:

— Причина гибели привязанных животных проста: их настолько сильно бросает ударная волна, что рвутся шейные позвонки.

Правецкий улыбнулся и потряс меня за плечи:

— Ты прав, артиллерист! Как-нибудь поговорим…

Не знаю, пришел ли он к такому же мнению до моей «подсказки», но деликатный медик не отрубил, как иные: «Знаем без тебя!» Скорее всего, медики это учли: в дальнейшем они шили для животных шлеи из тесьмы.

На подопытных животных после взрыва нельзя было смотреть без содрогания. Мы нашли раненую слепую собаку в разрушенном сооружении, где оставались ящики с печеньем и сухарями. Она скулила и лизала нам руки, прося воды. Другого пса со спекшейся шерстью я видел сразу после взрыва. Он, ослепший и оглохший, не реагировал на зов и бежал подальше с этого адского поля…

В виварии полигона было около шестисот собак, несколько верблюдов, овец, свиней и других мелких животных. А сколько прыгало в поле птичек с опаленными крыльями… Очень жаль было животных. Но как иначе можно определить эффективные средства для лечения лучевой болезни, защиты людей от радиоактивных веществ? На бывшем полигоне, не исключено, когда-нибудь поставят памятник нашим братьям меньшим…

Это была суровая, жестокая, но все же обоснованная необходимость. Но оправдано ли было испытание оружия массового поражения на людях, чем, собственно, и явилась атомная бомбардировка японских городов в августе 1945 года? Тысячу раз нет! То же самое нужно сказать и в адрес тех японских «ученых», которые испытывали свое бактериологическое оружие на людях в лабораториях специального отряда, скрывавшегося в лесах Маньчжурии. А сколько совершили подобных преступлений «исследователи» в фашистских лагерях смерти, проверявшие на узниках, в том числе и на детях, возможности выживания при голодании, потере крови и тому подобное!

…Специалисты нашего биологического сектора трудились на полигоне в реальных условиях радиоактивного заражения, как на войне, и вели свою научно-исследовательскую работу в интересах не только военных, но и всех людей. Приходилось лишь удивляться какой-то странной «секретности» в нашей поликлинике, где врачам запрещалось принимать жалобы сотрудников полигона на болезни, явно вызванные радиоактивным заражением.

Думаю, не совсем точно наша научная группа была названа тыловой, хотя, конечно, тыл — понятие всеобъемлющее. Мы испытывали все, что имеет отношение не только к воинскому тылу, но и ко всему народному хозяйству страны. Например, железные дороги, горючее, продовольствие, хранилища, трубопроводы, ткани и так далее. Даже мыло выставляли на площадках и, кстати, установили, что ему не страшна радиация, оно не горит там, где воспламеняются ткани, не разрушается там, где полностью уничтожается боевая техника. Только меняет свой цвет, темнеет под воздействием мгновенного светового облучения, не теряя, впрочем, своего главного качества.

Наша группа давала рекомендации по строительству железных и шоссейных дорог, мостов, станций, прокладке трубопроводов, организации питания, снабжения продуктами и горючим на случай войны. Мы проводили, к примеру, колонну автомашин через эпицентр взрыва, а затем по степи, где выпали осадки из радиоактивного облака, чтобы проверить надежность защитных свойств бумажной тары. Установили, что после тщательной ее дезактивации хорошо упакованным продуктам радиоактивная пыль не страшна. Узнали также, что на удалении, где продовольствие сохраняется от ударной волны и светового излучения, наведенная радиоактивность совершенно неопасна.

Наконец-то комиссия приняла наш отчет. Теперь задача — убрать имущество с площадок, очистить поле. Все, что можно было съесть, уже исчезло. Помимо круп, макарон мы выставляли сахар, печенье, консервы. Не буду грешить только на лис и волков, брали и люди. К счастью, случаев пищевого отравления, лучевой болезни не было зафиксировано.

Вещевое имущество, уцелевшее на удаленных площадках, сожгли. Молодого майора из Москвы, работавшего в составе нашей группы, я назначил ответственным за сбор тары с остатками горючего и смазочных материалов. Солдаты собрали целую гору поврежденных бочек. Майор торопился на обед и оставил за себя сержанта. А тот, поскольку закапывать тару из-под горючего долго и трудно, приказал поджечь ее. Произошел взрыв. Три солдата получили ожоги.

Поздно ночью ко мне на квартиру пришел командир роты, в которой пострадали солдаты. Я был очень обеспокоен случившимся, выразил свое сожаление и расспросил о самочувствии ребят. К счастью, их не требовалось госпитализировать. Но каково было мое удивление, когда я узнал, что побудило капитана прийти ко мне: он сетовал, что за испорченное обмундирование ему придется раскошелиться. Надо было бы выпроводить его, но я пообещал возместить убытки.

— Приезжайте завтра на поле. Дам вам новые комплекты обмундирования, снятые с манекенов. Только нужно хорошо выбить пыль, а затем еще раз проверить радиометром.