Вячеслав Марченко - Гнет

    - Ой, бабуся, Вы такие сложные вопросы задаете, что мне так сходу даже и не ответить…

   Потупив взгляд, я замолчал, пытаясь собраться с мыслями и найти нужные слова для ответа, а баба Киля, не дождавшись его, произнесла:

   - До тех пор, внучек, пока ты будешь членом этой партии, ты никогда не сможешь ответить на эти вопросы.

   - Почему? – вскинул я на бабу Килю удивленные глаза.

   - А потому, что до тех пор, пока ты будешь коммунистом, ты никогда не сможешь себе честно признаться в том, что твоя партия такая же преступная организация, как и фашистская.

   После этих слов я на несколько секунд потерял дар речи, затем, выдавливая из себя слова, проронил:

   - Ну, бабуся, я прямо не знаю, что Вам и сказать…

   - А ты ничего не говори, - снисходительно улыбнулась мне баба Киля и, помолчав еще несколько секунд, она вновь продолжила свой рассказ:

   -  Помню, прошло после ареста Любы какое-то время и муж ее, узнав о случившемся с его женой и детьми, чтобы спасти их, сам нашим властям сдался. Книтель этот вовремя оккупации не был ни полицаем, ни старостой, он просто, как и все, работал в колхозе, и его единственная вина была только в том, что он немец. Какое-то время его где-то держали, а потом на войну отправили. Он после Победы домой живым вернулся, а Люба его только через год  после него из Сибири вернулась, вся измученная и подавленная.

    Боже,… Боже… - вновь горестно закачавшись из стороны в сторону, баба Киля на какое-то время замолчала, потупив взгляд, затем, посмотрев на меня с выразительной болью в глазах, возмущенно заговорила:

    - Помню, мы сначала всем селом, так же как и в случае с нашим старостой, пытались доказывать, что ни Люба, ни муж ее ни в чем не виноваты, а к нам приехал какой-то начальник из НКВД  и, собрав в конторе людей, строго предупредил нас, что если мы и дальше будем защищать врагов народа, то нас отправят туда же, куда и Любу. Несчастные люди после этого боялись даже пикнуть в защиту ни в чем не повинных людей и  хорошо еще, что Люба живой тогда осталась, у доведенных до отчаяния и безысходности женщин нервы тогда не выдерживали, они от горя и такой несправедливости даже жизни себя лишали.

   Помню, после того, как  немцы, перед наступлением наших войск  нас всех из села в степь выселили, Наташа Чекада – молодая красивая женщина с двумя маленькими детьми, через какое-то время измученная, в село вернулась, а там от хаты ее одни развалины да головешки остались -  разбомбило тогда ее хату. Я не знаю,  правда это или нет, но она свою соседку обвинила в том, что та, вернувшись в село немного раньше нее, взяла из тех развалин что-то из уцелевшей посуды и унесла  к себе домой. Конечно, в то нищенское время каждая мелочь в доме на вес золота была, и Наташа, без мужа – он тогда на фронте был,  раздавленная горем, нищетой и безысходностью, схватив своих маленьких детей, к  председателю колхоза за помощью побежала.

   Я не знаю, что ей сказал тогда председатель колхоза, но, видимо не найдя от него сочувствия и поддержки, она в отчаянии ночью подожгла и его хату и хату своей соседки. А потом, бросив своих маленьких детей на развалинах своей хаты,  она побежала на речку топиться. Недалеко от того места тогда мужики наши сельские проходили,  увидели они бросившуюся в воду Наташу и спасать ее кинулись. Спасти то ее они тогда спасли, но когда они ее в больницу притащили, она, очнувшись,  все равно себя жизни лишила – на простыне повесилась она.

   Вот такие страсти, внучек, в нашем маленьком селе тогда бушевали,… какую семью не возьми, и в каждой беда своя,… то не жизнь у людей была, а горе сплошное.         

   А в мае 1945 года и наш дед Ваня домой вернулся. Я после объявления Победы уже места себе не находила,  делать ничего не могла, после работы все на улицу выбегала: выглядывала деда Ваню,  да все боялась на глаза почтальонше попасться - вдруг похоронку принесет…

    В тот день, когда твой дед Ваня домой вернулся, я тоже все выглядывала и вдруг вижу: вдалеке по улице солдатик идет. Я стою, смотрю и не узнаю его. Я Аню со двора кликнула: иди, мол, глянь.  Она выбежала, смотрит и тоже не узнает,… а он узнал нас: побежал он к нам, потом и мы к нему побежали… 

   Боже, каким он тогда был!.. Я не верила, что это мой Ваня: постарел он, седой, худющий,… в драной, грязной форме, в обмотках и стоптанных, не по размеру ботинках,… раненная осколком его голова была какой-то грязной тряпкой обмотана, а на груди у него  медаль: «За отвагу» блестит. Ты,- тут же обратилась ко мне баба Киля,- потом  где-то потерял ее - дед тебе ее на грудь цеплял, когда ты с детьми на улице в войну играл, помнишь?

   - Помню, бабуся, я тогда командиром Красной армии был,…- потупившись, ответил я и тут же добавил:  а удостоверение к этой медали, я как память о деде Ване  храню.

   - Молодец, - удовлетворенно отозвалась баба Киля и тут же с горечью в голосе добавила:  - Жаль, что твой дед Ваня не дожил до сегодняшнего дня, он бы тебе много чего рассказал о той жизни, а заодно и о том,  как он, мучаясь от постоянной головной боли, смерть свою на фронте  искал.

                                                   Глава третья

                                                 МИРНАЯ ЖИЗНЬ

        Мирная наша жизнь началась после того, как над конторой вновь водрузили красный флаг, а нас, всех жителей села, собрали на митинг и поздравили с освобождением от фашисткой чумы и с возвращением на нашу землю «родной» Советской власти. Потом нас предупредили об ответственности за уклонение от работы и о том, что с сегодняшнего дня мы все должны сплотиться вокруг родной Коммунистической партии и любимого вождя товарища Сталина в интересах скорейшей победы над фашистской Германией.    

   Лозунг: «Все для фронта – все для победы!» - с того дня стал главным в нашей жизни.

   Мы вновь работали в колхозе и вновь выполняли непомерный план заготовок. Это была невыносимо тяжелая жизнь. А весной 1946 года в наши хаты вновь начал стучаться  голод - уже третий в моей жизни.  

   - Что, не урожайный год был? – спросил я бабу Килю, после образовавшейся небольшой паузы.

   - Дело не в этом, - бросила на меня горький взгляд баба Киля, -  в 1947 году  голода могло бы и не быть, если бы власть наша вновь, как и в 1933 году, не грабила нас.

   - Конечно, - продолжала баба Киля, после небольшой паузы, - урожай у нас в колхозе в 1946 году был не очень хорошим – работать некому тогда было: мужчин с фронта вернулось очень мало, а те, что и вернулись, в большинстве своем – инвалидами были нетрудоспособными, но если бы планы заготовок, которые спускали  нам в колхоз, не были бы такими жестокими,  и опять не забирали бы у крестьян последнее, то голода в 1947 году не было бы.