Чарльз Уильямс - Аденауэр. Отец новой Германии

Британский кабинет принял соломоново решение: продовольствие выделить, распределение возложить на британский воинский контингент, но провести его полную замену: старослужащих демобилизовать, а взамен прислать новобранцев. Идея была, возможно, неплохая, но результатом стал настоящий административный хаос. Он выразился в том, что двести тысяч тонн картофеля и прочих продуктов из армейских складов, выделенных для британского и американского секторов по директиве от 14 марта 1919 года и прибывших в немецкие порты в апреле, долгое время оставались неразгруженными — картошка так и сгнила в трюмах.

Оккупационный режим обнаруживал явную слабость, но не меньшую слабость демонстрировали.и немцы. Центральное правительство в Берлине вначале заявило о категорическом отказе даже рассматривать условия мирного договора, которые были представлены ему союзниками 8 мая; раздавались призывы к возобновлению военных действий, а кончилось все полной капитуляцией. Текст проекта договора и впрямь содержал положения, унизительные для немцев: армия сокращалась до ста тысяч человек, запрещалось строить военные суда водоизмещением свыше десяти тысяч тонн, подводные лодки, танки и авиация запрещались полностью, на Германию налагались большие репарации, император и верхушка генералитета подлежали выдаче и суду за нарушения законов и правил ведения войны.

Представители немецкого правительства попытались выговорить уступки от победителей, по возможности смягчить условия мира. Те ответили ультимативным требованием подписать документ не позднее 23 июня. Для усиления аргументации союзники ввели дополнительные подкрепления на свои плацдармы-эксклавы но правому берегу Рейна; все выглядело так, что в случае отказа немецкой стороны подписать договор войска союзников немедленно вторгнутся на еще не оккупированную территорию Германии. В последний момент правительство рейха осознало, что реальной альтернативы принятию продиктованных ему победителями условий попросту нет. Версальский мир стал политической реальностью. Союзники торжествовали, немцы бессильно сжимали кулаки.

В Рейнской области между тем развертывались свои драматические события. 30 мая состоялось первое и последнее заседание того комитета, который был создан в феврале по инициативе Аденауэра и главой которого он стал. Предметом обсуждения были результаты встречи кёльнского бургомистра с французскими военными, где рассматривался его план «Западногерманской республики», а также ход конституционных дебатов в веймарском Национальном собрании. Было констатировано, что ни на одном из форумов каких-либо позитивных результатов достигнуто не было и что аденауэровский проект фактически мертв. А на следующий день произошло нечто сенсационное: с молчаливой поддержки главнокомандующего французской оккупационной зоны, генерала Шарля Манжена, Дортен совершил то, чего никто не ждал даже от него, — прокламации, выпущенные одновременно в Висбадене и в Майнце, возвестили о создании независимой «Рейнской республики».

Для Аденауэра, как и для его британских патронов, это было крайне неприятное известие. За несколько дней до этого акта Клайв специально предупредил своего коллегу, начальника штаба французского контингента, о желательности воздерживаться от каких-либо акций политического характера. «Мы находимся здесь с целью поддержания порядка, не более того», — говорилось в его послании. До этого он специально съездил в Париж, чтобы получить инструкции от находившегося там Ллойд-Джорджа. Реакция премьера была однозначной: Англия не будет поддерживать никаких шагов по созданию сепаратного Рейнского государства. Однако одновременно Клайв получил директиву не допускать осложнения отношений с французами. В этой обстановке он выбрал, как представляется, самый разумный путь: по его распоряжению кёльнские газеты информировали читателей о событиях в Майнце и Висбадене, воздержавшись, однако, от каких-либо комментариев по этому поводу; затем последовало официальное разъяснение, что без санкции британских оккупационных властей на территории, находящейся под их юрисдикцией, никакие изменения конституционного характера не будут иметь места. Все было поставлено на свои места: без Кёльна не могло быть и речи о существовании сепаратного Рейнского государства, а Кёльн не мог предпринять чего-либо сам без согласия англичан. Авантюра Дортена явно провалилась — во всяком случае, пока.

Клайв информировал Аденауэра о своих шагах, и, более того, сами эти шаги, вероятно, предпринимались не без влияния рекомендаций бургомистра. Во всяком случае, висбаденские сепаратисты думали именно так и отзывались о нем как о предателе дела независимости Рейнланда. «Революционный трибунал» в Кобленце обвинил Аденауэра в измене родине и приговорил его к смертной казни. «Этот приговор, — заявлял Аденауэр позднее, — был для меня ценнее любого ордена». Он был прав: инвективы со стороны сепаратистов в значительной степени нейтрализовали обвинения по поводу его прошлого участия в сепаратистских проектах. Впрочем, политические последствия тех или иных акций Аденауэра в те драматические дни сказались намного позднее. Трудно сказать даже, думал ли он тогда о них и думал ли он тогда вообще о политике в первую очередь. 1919-й стал годом крутого поворота в его личной жизни.

ГЛАВА 2.

ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

На фотографиях того времени, где Аденауэр запечатлен во внеслужебной обстановке, выражение его лица выдает глубоко скрытую, но явную боль и какую-то меланхолическую грусть. Он постарел, волосы поредели, на висках появилась седина, под глазами мешки — отчасти следствие произведенных ранее пластических операций. На службе, впрочем, его лицо превращается в непроницаемую маску, за которой невозможно определить, какие эмоции испытывает этот человек и есть ли они у него вообще. Прямая фигура, строгий темный костюм, высокая шляпа — само воплощение достоинства и солидности, как это и пристало первому лицу в администрации. Но вечером, когда он возвращается в свою печальную обитель, маска спадает, и перед нами вновь черты лица человека, для которого душевный покой — это далекая и вряд ли достижимая цель.

Вообще говоря, веселье и в лучшие времена было редким гостем в доме Аденауэров. Эмма по характеру своему была не менее, чем ее супруг, склонна к известному аскетизму. В особняке, который они построили, было просторно; кабинет хозяина дома — во флигеле, остальную площадь занимали покои супругов и матери Конрада, детские комнаты, множество гостиных, обставленных даже с известной претензией на роскошь… За домом обширный участок земли — одновременно сад, огород и детская площадка. Словом, идеальный семейный очаг для семьи правоверных католиков, но не хватало какого-то внутреннего тепла.